восхищения. Вечные полемисты Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков объединились в неодобрении её. Тредиаковский видел в ней «повреждение» кириллической азбуки. Сумароков честил ее то «противнейшей», то «уродом». В середине XIX века главный грамматист тогдашней России академик Яков Грот возражал против употребления Э вслед за твердыми согласными — «пенснэ, кашнэ». Однако лишь после реформы 1918 года такое употребление окончательно было сдано в архив, и больших неприятностей это не вызвало: люди грамотные продолжали произносить такие слова правильно; малограмотные, как ираньше, стремились в произношении по возможности на место «э» поставить чеховский «ять»; тех, кто так говорил, буква Э не исправляла.
Теперь мы употребляем букву Э преимущественно в заимствованных чужеязычных словах. Из 100 слов на Э, помещенных в словаре Ушакова (первых по порядку), только шесть русских: междометия «э», «эк», «эка», просторечное наречие «эдак» и производные от него формы.
Зачем мы ставим здесь Э? Да, собственно говоря, больше по традиции, все равно никто не произнесет «экий» как «йекий»…
Я уже говорил в главе о Е о социальной окраске звуков «е» и «э», демонстрируя ее на примерах Игоря Северянина. Тут, пожалуй, стоит только еще раз предостеречь от «гиперкорректного» произнесения «э» на иностранный лад в словах с предшествующим твердым согласным, где для такого произнесения никаких оснований нет — «рэяьсы», «пионэры», «манэры» и так далее. Это случается, когда человек, не уверенный в том, достаточно ли «интеллигентно» он произносит слово «портмоне», внедряет утрированное «тэ» и в слово «тема», и в слово «техника», и вообще невесть куда.
Э занимает в нашей азбуке 31-е место. Никакого аналога себе в латинизированных азбуках она не имеет. Против Э у нас долго и много возражали, а вот буква эта живёт и живёт. По-видимому, надобность в ней все-таки живой письменной речью ощущается.
У двух последних букв нашей азбуки общее между собою то, что обе они передают йотированные звуки «у» и «а».
У обоих, так сказать, «обновленная форма». В кириллической азбуке и Ю и Я изображались лигатурами, в которых буква I соединялась в одну «монограмму» с обоими «юсами» — большим и малым. При работе над составлением гражданского шрифта эти сложные древние знаки не пригодились и были заменены более современными.
По-видимому, в основу буквы Ю была положена тоже довольно сложная связка знаков — ЮУ, но приходится признать, что в древних рукописях такой знак не встречается, может быть, он был заново придуман со специальной целью. Букву Я гражданской азбуки, судя по всему, надо рассматривать как своеобразный «гибрид» февнейшей славянской буквы «юса» малого и латинской R, взятой как бы в зеркальном отражении.
Начнём, однако, в порядке алфавита, с Ю. Помимо йотированного «у», буква эта передает у нас и звук, более или менее близкий к французскому «и» в слове «бювар» и к немецкому «й» в фамилии «Мюллер».
Не все теоретически возможные соединения Ю с предшествующими согласными допустимы в литературном русском языке. Существует немало слов, где встречаются пары ДЮ — дюжина, дюна, ЗЮ — зюзя, назюзиться. Но вот БЮ или ВЮ появляются только в заимствованных, нерусских словах — бюро, ревю. Любопытно в то же время, что сочетания БЮ или ГЮ вы не найдете ни в каких русских диалектах, а пару КЮ — ее нет в литературном русском языке иначе как в «заграничных» словах — в народных говорах можно обнаружить: «чайкю попить», «Ванькю позвать». Это же относится и к КЯ.
Занятно, что, когда я писал в 40-х годах свое «Слово о словах», мне хотелось поговорить в нём об этих «странностях» любви и ненависти буквы к букве; я был уверен, что сочетания КЮ и КЯ в чисто русских словах литературного языка невозможны. Но я не рискнул это утверждать: надо было предварительно перебрать по словечку весь лексический запас русского языка — ведь КЮ или КЯ могли попасться где-нибудь в самой середине слова.
А вот сейчас я спокойно беру в руки книгу «Структурная типология языков» и нахожу в ней обширный перечень всех реально встречающихся в нашем языке буквенных пар (от АА до ЯЯ), который уже совершенно точно подтверждает правильность моих давних предположений.
Диалектные сочетания КЮ и КЯ в русских словах известны, конечно, только в звучащей речи: на письме они встречаются лишь в диалектологических записях или у художников слова, при изображении речи крестьян.
Наше Ю помогает нам выразить многие иноязычные звуки. Применяя его для этого, будем помнить, что полного равенства между нашим «ю» и хотя бы французским «и» не существует.
Вот хороший пример. Мною помянутый поэт Северянин не только включал с восторгом в свои стихи «импортные» слова; он стремился придать своей поэзии и общее «заграничное» звучание.
Ты ласточек рисуешь на меню, Сбивая сливки к тертому каштану. За это я тебе не изменю И никогда любить не перестану. Думается, он с наслаждением написал бы русский глагол для большей эффектности латинскими буквами — izmenu. Тогда рифма получилась бы точной.
Теперь же вышло, что французское слово menu приходится произносить с русским мягким «нь» перед Ю. НЮ в слове «меню» начинает звучать как «ню» в русском имени «Нюша». От французской элегантности ничего не остается. Все такие псевдоевропейские приспособления неточны, если дело заходит о тамошних «ю-образных» звуках, которые хотят передать на русский лад. Мы ведь через то же Ю выражаем и английское EW — New Jork — Нью-Йорк, и шведское У — Nykoping — Нючёпинг, и множество восточных звуков, напоминающих наш звук «у» после мягкого согласного.
Как же лучше передавать такие звуки?
Ответ навряд ли возможен. Как и всюду, в вопросах письма каждый способ имеет свои плюсы и свои минусы…
…По-моему, не существует ни в одном языке слова, состоявшего из одной только буквы Ю. А вот удвоенное Ю в какие-то если не слова, то
