«Дракона», и Том, со вздохом погасив свечу в фонаре, побрел обратной дорогой через сумрачные поля.
Когда он подходил к изгороди, уединенному месту, где в тени сосновой рощицы мрак казался особенно густым, какой-то человек проскользнул мимо и обогнал его. Дойдя до перелаза, он остановился и уселся на верхней ступеньке. Том был несколько удивлен и на мгновение тоже остановился, но тут же опять двинулся вперед и подошел вплотную к поджидавшему его человеку.
Это был Джонас; посасывая набалдашник трости и болтая ногами, он насмешливо глядел на Тома.
– Господи помилуй! – воскликнул Том. – Кто бы мог подумать, что это вы? Вы, значит, шли за нами?
– А вам какое дело? – сказал Джонас. – Подите вы к черту!
– Вы не слишком вежливы, мне кажется, – заметил Том.
– Для вас достаточно вежлив, – сказал Джонас. – Кто вы такой?
– Человек, который имеет такое же право на общее уважение, как и всякий другой, – мягко ответил Том.
– Врете вы все, – сказал Джонас. – Не имеете вы никакого права ни на чье уважение. Ни на что вы не имеете права. Хорош голубчик! Туда же еще, о правах разговаривает, ей-богу! Ха-ха! Права, вот еще тоже!
– Если вы будете продолжать в том же духе, – возразил Том, краснея, – то мне придется заговорить другим языком. Надеюсь, однако, вы бросите эти шутки.
– Вот и всегда вы так, щенки трусливые, – сказал Джонас, – знаете, что человек говорит серьезно, а делаете вид, будто он шутит, лишь бы отвильнуть. Только со мной Это не выйдет. Стара штука. Теперь послушайте-ка меня, мистер Пич, Вич, Стич, как вас там зовут.
– Моя фамилия Пинч, – ответил Том. – Будьте любезны так меня и звать.
– Вот как! Даже и назвать вас нельзя как-нибудь по-другому! – воскликнул Джонас. – Я вижу, нищие подмастерья начинают задирать нос. Черт возьми! У нас в Лондоне мы их в струне держим.
– Мне неинтересно, как поступают у вас в Лондоне, – ответил Том. – Что именно вы хотели мне сказать?
– Вот что, мистер Пинч, – отвечал Джонас, подставляя свое лицо так близко, что Тому пришлось отступить на один шаг, – советую вам побольше молчать, поменьше сплетничать и не лезть туда, куда вас не просят. Я кое-что слышал о вас, любезный, и о ваших тихоньких повадках тоже; советую вам забыть про них, пока я не женился на дочке Пекснифа, и не заискивать перед моей родней, а убираться прочь с дороги. Знаете, если щенок путается под ногами, его бьют хлыстом, так что я вам добром советую. Поняли? А? Да кто вы такой, черт возьми, – еще более оскорбительным тоном крикнул Джонас, – чтобы, провожая их домой, идти рядом, а не позади, как полагается всякому слуге, в ливрее он или без ливреи!
– Ну, – сказал Том, – слезайте-ка и пропустите меня. Дайте мне дорогу, пожалуйста!
– И не подумаю! – отвечал Джонас, еще шире рассаживаясь на ступеньке. – Не слезу, пока не захочу. А сейчас я не хочу. Что? Испугались, как бы я вас не заставил выложить все ваши секреты, проныра?
– Меня не так легко испугать, – сказал Том, – и уж вас-то я, во всяком случае, не испугаюсь, что бы вы ни делали. Я не сплетник и презираю всякую низость. Вы сильно ошиблись во мне. Ах! – негодующе воскликнул Том. – Хорошо ли это – человеку вашего положения так вести себя? Пожалуйста, позвольте мне пройти. Чем меньше я скажу, тем будет лучше.
– Чем меньше вы скажете! – передразнил Джонас, еще сильнее болтая ногами и не обращая никакого внимания на просьбу Тома. – Ну конечно, ведь вы ничего лишнего не говорили! Черт возьми, хотел бы я знать, что у вас за дела с этим бродягой, моим родственником? Тоже скажете никаких нет, я думаю!
– Я не знаю никакого бродяги, вашего родственника, – решительно отвечал Том.
– Нет, знаете! – сказал Джонас.
– Нет, не знаю, – отвечал Том. – Тезка вашего дяди, если вы говорите о нем, вовсе не бродяга. Всякое сравнение с ним для вас не выгодно ни в коей мере, – Том даже прищелкнул пальцами, с такой силой разгорался в нем гнев.
– Ах, вот как! – издевался Джонас. – А что вы скажете насчет его милашки, насчет нищенских объедков, а, мистер Пинч?
– Я не скажу больше ни слова и не намерен здесь оставаться ни минуты больше, – отвечал Том.
– Ведь я говорил вам и раньше, что вы врете, – нагло сказал Джонас, – вы останетесь здесь, пока я вам не позволю уйти. Ну, стойте на месте, слышите, что ли?
Он взмахнул палкой над головой Тома, но в ту же минуту палка полетела в воздух, а сам Джонас растянулся на дне канавы. Во время короткой борьбы за палку Том сильно хватил ею по лбу своего противника, и кровь хлынула струей из глубокого пореза на виске. Том понял это, увидев, как Джонас прижимает к ране носовой платок и с трудом поднимается на ноги, оглушенный ударом.
– Вам больно? – спросил его Том. – Мне очень жаль, если так. Обопритесь на меня. Нет нужды, что вы меня не простили и все еще питаете злобу ко мне. Хотя я не знаю почему; я ведь ничем вас не оскорбил, пока мы не встретились здесь.
Джонас ничего не ответил; казалось, сначала он даже не сознавал, что ранен, хотя несколько раз отнимал платок от виска и бессмысленным взглядом смотрел на кровь. Наконец он взглянул на Тома, и на лице у него мелькнуло выражение, показывавшее, что он понимает, что произошло, и никогда этого не забудет.
Оба они возвращались домой в полном молчании. Джонас шел немного впереди, а мистер Пинч, повесив голову, плелся сзади, думая о том, как огорчится его добрый благодетель, узнав об этой ссоре. Когда Джонас постучался в дверь, сердце Тома сильно забилось; еще сильнее оно забилось, когда мисс Мерри отворила им и громко вскрикнула, увидев раненого поклонника; еще сильнее оно забилось, когда он вошел вслед за ними обоими в маленькую гостиную, и всего сильнее, когда заговорил Джонас.
– Не поднимайте шума, – сказал он. – Это сущие пустяки. Дороги я не знаю, вечер темный, я как раз поравнялся с мистером Пинчем, – он обратил к Тому лицо, но не глаза, – и налетел на дерево. Это всего только ссадина.
– Холодной воды, Мерри, дитя мое! – крикнул мистер Пексниф. – Оберточной бумаги! Ножницы! Полотняных тряпок! Чарити, душа моя, сделай ему перевязку! Боже мой, мистер Джонас!
– О, подите вы с вашими глупостями! – отвечал ему любезный зять. – Будьте хоть чем-нибудь полезны, если можете. А не можете, так убирайтесь!
Мисс Чарити, хотя ее и приглашали подать первую помощь, сидела, выпрямившись, в углу, с улыбкой на устах, и даже не двинулась с места. В то время как Мерри сама промывала рану, а мистер Пексниф держал голову пациента обеими руками, как будто без этого она непременно раскололась бы пополам; в то время как Том Пинч, угнетенный сознанием своей вины, так долго тряс пузырек с датскими каплями, что все они без остатка превратились в английскую пену, а в другой руке держал страшных размеров нож, который надо было только приложить к опухоли, хотя со стороны могло показаться, что им собираются нанести вторую рану, перевязав первую, – Чарити не оказала ни малейшей помощи, не произнесла ни единого слова. Но после того как мистеру Джонасу забинтовали голову, и он улегся в постель, и в доме все утихло, мистер Пинч, печально сидевший на кровати и размышлявший о событиях, услышал тихий стук в дверь и, открыв ее, увидел, к великому своему удивлению, мисс Чарити, которая стояла перед ним, приложив палец к губам.
– Мистер Пинч, – прошептала она, – милый мистер Пинч! Скажите мне правду! Ведь это сделали вы? Между вами вышла ссора, и вы его ударили? Так я и думала!
В первый раз за все те годы, что они прожили под одной крышей, она говорила с Томом ласково. Он остолбенел от изумления.
– Верно это или нет? – настойчиво спрашивала она.
– Меня на это вызвали, – сказал Том.
– Значит, верно? – воскликнула Чарити, сверкая глазами.
– Д-да. Мы поссорились из-за дороги, – сказал Том. – Но я не хотел ударить его так сильно.
– Так сильно! – повторила она, стискивая кулаки и топая ногами, к великому удивлению Тома. – Не говорите этого. Вы поступили храбро. Я уважаю вас. Если вам придется еще когда-нибудь поссориться, не щадите его ни за что на свете, повалите на землю и наступите на него ногой. Но никому ни слова об этом. – Милый мистер Пинч, с этого вечера – я ваш друг. Я теперь навсегда ваш друг.
Она подняла к Тому раскрасневшееся лицо, возбужденное выражение которого подтверждало ее слова,
