Но что же из этого? Ни вы, ни я, ни наши дела от этого не пострадают. Припев, припев!
Должно быть, очень старая песня, – прибавил он, выбранившись, и замолчал, словно удивляясь самому себе. – Я ее не слышал с тех пор, как был мальчишкой; и почему она вдруг пришла мне в голову, не знаю, разве только молнией занесло. «Кому суждено!» Нет, нет! «Тот падет все равно!» Нет, нет! Нет! Ха-ха-ха!
Его веселость была такого дикого и необычайного свойства, она так странно вторила ночи и в то же время так грубо вторгалась в ее ужасы, что его спутник, никогда не отличавшийся храбростью, отшатнулся от него в диком страхе. Вместо того чтобы Джонасу быть его послушным орудием, они поменялись местами. Но для этого была причина, говорил себе Монтегю; унижение, естественно, внушало такому человеку желание шумно настаивать на своей независимости и в порыве своеволия забывать о своем действительном положении. Будучи довольно изобретателен, когда дело касалось таких предметов, Монтегю утешал себя этим доводом. Но все же он ощущал смутную тревогу и уныние, и ему было не по себе.
Он был уверен, что не спал, но ведь глаза могли и обмануть его, ибо теперь, глядя на Джонаса каждый раз, как наступала тьма, он мог представить себе эту фигуру в любом положении, какое подсказывало ему его душевное состояние. С другой стороны, он прекрасно знал, что у Джонаса нет никаких оснований любить его; но если бы даже та пантомима, которую он наблюдал с таким ужасом, была действительностью, а не плодом фантазии, можно было только сказать, что она вполне гармонировала с дьявольским весельем Джонаса и вместе с тем была бессильным выражением его ненависти. «Если бы желание убивало, – подумал мошенник, – я бы недолго прожил».
Он решил, что, после того как Джонас станет не нужен, он взнуздает его железной уздой, а до тех пор всего лучше дать ему волю и предоставить развлекаться, как он хочет, на собственный, хотя и не совсем обычный лад. Терпеть его пока что – не так уж трудно. «Когда удастся получить все что можно, – думал Монтегю, – я улизну за море и там посмеюсь над ним – с деньгами в кармане».
Так размышлял он час за часом, будучи в том душевном состоянии, когда постоянно возвращаются одни и те же мысли, томительно повторяясь, а Джонас тем временем развлекался, как видно отбросив всякие размышления. Они решили, что доедут до Солсбери и отправятся к мистеру Пекснифу утром; и, готовясь обмануть этого достойного человека, его любезный зять веселился и буйствовал еще пуще прежнего.
Ночь проходила, и гром становился тише, но все еще грохотал в отдалении угрюмо и зловеще. Молния, теперь почти безопасная, еще сверкала ярко и часто. Дождь хлестал с такой же силой, как и прежде.
На их несчастье, к тому времени, когда начало светать, на последнем перегоне им попались норовистые лошади. Они еще в конюшне были сильно напуганы грозой, а выйдя на волю в ту мрачную пору между ночью и утром, когда вспышки молнии еще не умерялись рассветом и все предметы на пути казались больше и неопределеннее, чем ночью, совсем перестали слушаться; и вдруг, испугавшись чего-то на краю дороги, бешено понесли вниз по крутому склону, сбросили кучера, подтащили карету к канаве и, рванувшись вперед, с грохотом перевернули ее у края самой канавы.
Путники открыли дверцу кареты и выпрыгнули или, вернее, выпали из нее на землю. Джонас, шатаясь, первый поднялся на ноги. Он чувствовал слабость и сильное головокружение; кое-как добравшись до изгороди, он ухватился за нее и встал, тупо озираясь по сторонам и чувствуя, что все окружающее плывет у него перед глазами. Однако постепенно он пришел в себя и скоро заметил, что Монтегю лежит без чувств посреди дороги, в нескольких шагах от лошадей.
В одно мгновение – словно какой-то демон вдруг вселился в его ослабевшее тело – он подбежал к лошадям и потянул их под уздцы с такой силою, что они неистово забились, при каждом своем движении грозя раздавить лежащего на дороге человека, – еще полминуты и его мозг брызнул бы на мостовую.
Джонас все тянул и дергал лошадей как одержимый, еще пуще раззадоривая их криком.
– Гей! – кричал он. – Гей! Ну же, еще раз! Еще немножко, еще немножко! Эи> вы, дьяволы! Но!
Услышав, что кучер, который успел подняться и спешил к нему, просит его перестать, он как будто совсем потерял голову.
– Пошел! Пошел! – понукал Джонас.
– Ради бога! – кричал ему кучер. – Джентльмен… на дороге… они его убьют!
Вместо ответа Джонас все так же понукал и дергал лошадей. Но кучер, бросившись вперед с опасностью для собственной жизни, спас Монтегю, оттащив его по грязи и лужам в сторону, где опасность уже не грозила ему. После этого он подбежал к Джонасу, ножом они быстро обрезали постромки и, освободив лошадей от разбитой коляски, снова подняли их на ноги, пораненных и окровавленных. Только теперь кучер и Джонас нашли время взглянуть друг на друга, раньше им было не до того.
– Спокойней, спокойней! – вскричал Джонас, дико размахивая руками. – Что бы вы делали без меня?
– Другому джентльмену пришлось бы плохо без меня, – возразил тот, качая головой. – Вам надо было сперва оттащить его. Я уж на нем крест поставил.
– Спокойней, спокойней, нечего каркать! – воскликнул Джонас, громко и резко засмеявшись. – Как вы думаете, не зашибло его?
Оба они повернулись и взглянули на Монтегю. Джонас пробормотал что-то про себя, увидев, что тот сидит под изгородью и бессмысленно водит вокруг глазами.
– Что случилось? – спросил Монтегю. – Кто-нибудь ранен?
– Ей-богу, – сказал Джонас, – как будто нет. Кости целы во всяком случае.
Они подняли Монтегю, и тот попробовал пройтись. Он очень расшибся и сильно дрожал, но, кроме нескольких порезов и синяков, никаких увечий у него не оказалось.
– Порезы, и синяки, да? – сказал Джонас. – У всех у нас они есть. Только порезы и синяки, а?
– Еще пять секунд, и я не дал бы шести пенсов за голову этого джентльмена, а у него только синяки и порезы, – заметил кучер. – Когда вам придется еще раз побывать в такой переделке – чего, я надеюсь, не случится, – не тяните за повод упавшую лошадь, если на дороге лежит человек. Второй раз это так не сойдет – вы задавите его насмерть; тем бы и кончилось, если б я не подошел вовремя, это уж как пить дать.
Вместо ответа Джонас выругался и посоветовал ему придержать язык, а также послал его туда, куда он вряд ли отправился бы по собственной охоте. Но Монтегю, который напряженно вслушивался в каждое слово, вдруг перебил разговор восклицанием:
– А где же мальчик?
– Ей-богу, я и позабыл про эту обезьяну, – сказал Джонас. – Куда он девался?
Очень недолгие поиски разрешили этот вопрос. Злополучного мистера Бейли перебросило через живую изгородь, или через калитку, и теперь он лежал на соседнем поле, по всей видимости мертвый.
– Когда я говорил нынче ночью, что лучше бы нам было никуда не ездить, – воскликнул Монтегю, – я наперед знал, что добром не кончится. Посмотрите на мальчика!
– Только и всего? – проворчал Джонас. – Если это, по-вашему, дурная примета…
– Как, почему дурная примета? – торопливо спросил Монтегю. – Что вы этим хотите сказать?
– Хочу сказать, – ответил Джонас, наклоняясь над мальчиком, – что, как я слышал, вы ему не отец, и у вас нет никаких причин особенно о нем заботиться. Эй, ты! Поднимайся!
Но мальчик не мог подняться и не подавал никаких признаков жизни, кроме слабого и неровного биения сердца. После недолгих переговоров кучер оседлал ту лошадь, которая пострадала меньше, и взял мальчика на руки, а Монтегю и Джонас, ведя на поводу вторую лошадь и неся вдвоем чемодан, пошли рядом с ним по направлению к Солсбери.
– Вы бы доскакали туда в несколько минут и могли бы прислать нам кого-нибудь на помощь, если бы поторопились, – сказал Джонас. – А ну-ка, рысью!
– Нет, нет! – воскликнул Монтегю. – Будем держаться вместе.
– Эх, вы, мокрая курица! Уж не боитесь ли вы, что вас ограбят? – сказал Джонас.
– Я ничего не боюсь, – ответил Монтегю, весь вид и поведение которого доказывали обратное, – но мы будем держаться вместе.
– Минуту назад вы очень беспокоились насчет этого мальчишки, – сказал Джонас. – Вы знаете, я думаю,
