легионами этих молодых граждан.
– «Нью-йоркская помойка»! – кричал один. – Утренний выпуск «Нью-йоркского клеветника»! «Нью- йоркский домашний шпион»! «Нью-йоркский добровольный доносчик»! «Нью-йоркский соглядатай»! «Нью- йоркский грабитель»! «Нью-йоркский ябедник»! «Нью-йоркский скандалист»! Все нью-йоркские газеты! Полный отчет о вчерашнем патриотическом выступлении демократов! Виги разбиты наголову! Последнее мошенничество в Алабаме! Интересные подробности дуэли на ножах в Арканзасе! Все новости политической, коммерческой и светской жизни! Вот газеты, вот газеты!
– Вот «Помойка»! – кричал другой. – «Нью-йоркская помойка»! Двенадцатая тысяча экземпляров сегодняшней «Помойки», все сведения о биржевом курсе и прибытии и отправлении судов, четыре столбца вестей из провинции, полный отчет о вчерашнем бале у миссис Уайт, где присутствовали первые красавицы и весь цвет Нью-Йорка, е интимными подробностями из жизни приглашенных дам. Только в «Помойке»! Вот «Помойка»! Двенадцатая тысяча экземпляров «Нью-йоркской помойки»! Разоблачение «Помойкой» банды Уолл-стрита! Разоблачение «Помойкой» вашингтонской банды! Вопиющее мошенничество государственного секретаря, совершенное им в возрасте восьми лет от роду и разоблаченное, за большие деньги, его собственной нянькой! Вот «Помойка»! Вот двенадцатая тысяча «Нью-йоркской помойки», целый столбец с изобличениями жителей Нью-Йорка; все фамилии напечатаны полностью! Заметка о судье, который третьего дня судил «Помойку» за клевету, и благодарность «Помойки» независимым присяжным, которые ее оправдали, с указанием на то, чего им следовало ожидать, если б они ее осудили!.. Вот «Помойка», кому «Помойку»! Вот недремлющая «Помойка», всегда на страже; руководящая газета Соединенных Штатов, двенадцатая тысяча экземпляров, газета продолжает печататься. Покупайте «Нью-йоркскую помойку»!
– Такими просвещенными путями, – сказал чей-то голос в самое ухо Мартину, – выходят наружу бурные страсти моего отечества.
Мартин невольно обернулся и увидел бок о бок с собой худосочного черноволосого джентльмена со впалыми щеками, узенькими моргающими глазками и странным выражением лица, не то хмурым, не то наглым, как могло показаться с первого взгляда. В самом деле, даже при ближайшем знакомстве трудно было бы определить это выражение иначе, как смесь грубой хитрости и высокомерия. Джентльмен нахлобучил на голову широкополую шляпу, чтобы придать себе более ученый вид, и скрестил руки на груди, для большей внушительности. Он был одет довольно плохо – в синий сюртук чуть не до пяток, в короткие широкие штаны того же оттенка и выцветший рыжий жилет, из-под которого вылезала почерневшая плоеная манишка, силясь уравняться в гражданских нравах с прочими статьями туалета и тоже поддержать Декларацию Независимости.
Он полусидел, полулежал, развалясь на фальшборте и небрежно скрестив ноги, отличавшиеся необыкновенными размерами; толстая трость с крепким железным наконечником и большим круглым набалдашником висела у него на шнурке с кисточкой. Облаченный таким образом джентльмен подмигнул правым глазом и правым уголком рта и повторил с видом величайшего глубокомыслия:
– Такими просвещенными путями выходят наружу Бурные страсти моего отечества.
Так как он смотрел на Мартина, а поблизости никого больше не было, Мартин наклонил голову и сказал:
– Вы намекаете на…?
– На оплот нашей разумной отечественной свободы, сэр, повергающий в трепет иноземных тиранов, – возразил джентльмен, указывая тростью на необыкновенно грязного мальчишку-газетчика с одним глазом. – На предмет зависти всего мира, сэр, на авангард цивилизации. Позвольте мне спросить вас, сэр, – прибавил он, стукнув о палубу железным наконечником трости с видом человека, который не потерпит никаких виляний, – как вам нравится мое отечество?
– Не знаю, право, что вам сказать, – сказал Мартин. – Я еще не был на берегу.
– Что ж, я думаю, вы вряд ли ожидали видеть, – заметил джентльмен, – такие доказательства национального процветания, как вот это?
Он указал на суда, стоявшие у причалов, затем сделал широкий взмах тростью, как бы включая в свое замечание воздух и воду.
– Право, не знаю, – ответил Мартин. – Да. Думаю, что ожидал.
Джентльмен взглянул на него с проницательным видом и сказал, что ему нравится такая линия поведения. Она вполне естественна, сказал он; как философ, он любит наблюдать человеческие предрассудки.
– Я вижу, вы привезли с собою, сэр, – заметил он. повернувшись к Мартину и опершись подбородком на набалдашник трости, – обычный груз бедствий, нищеты, невежества и преступлений – в дар великой республике. Что ж, сэр! Пусть их везут целыми партиями из Старой Англии. Говорят, когда корабль готовится затонуть, крысы бегут с него. Я нахожу, что в этой пословице много правды.
– Старый корабль быть может еще продержится год пли два, – сказал Мартин с улыбкой, отчасти вызванной словами джентльмена, отчасти же его манерой говорить – довольно странной, так как он произносил с ударением все короткие и односложные слова, оставляя на произвол судьбы все остальные, как будто считая, что слова покрупнее могут обойтись и так, зато мелочь нуждается в постоянном присмотре.
– Надежда, по словам поэта, сэр, – заметил джентльмен, – есть кормилица юного желания.
Мартин подтвердил, что ему случалось слышать, будто этой руководящей добродетели приходится нести такие чисто домашние обязанности.
– Она не выкормит младенца в данном случае, сэр, вот увидите, – заметил джентльмен.
– Время покажет, – сказал Мартин. Джентльмен важно кивнул головой и спросил:
– Ваша фамилия, сэр? Мартин сказал ему.
– Сколько вам лет, сэр? Мартин сказал ему.
– Ваша профессия, сэр? Мартин сказал и это.
– Куда вы направляетесь, сэр? – осведомился джентльмен.
– Право, – сказал Мартин, улыбаясь, – не могу вам сообщить ничего удовлетворительного на этот счет, я и сам еще ничего не знаю.
– Вот как? – заметил джентльмен.
– Да, – сказал Мартин.
Джентльмен сунул трость под мышку и осмотрел Мартина с головы до ног, весьма пристально и внимательно, чего не удосужился сделать до сих пор. Закончив осмотр, он протянул правую руку и, обменявшись с Мартином рукопожатием, сказал:
– Меня зовут полковник Дайвер, сэр. Я редактор «Нью-йоркского скандалиста».
Мартин отнесся к его словам настолько почтительно, насколько этого требовал характер такого интересного сообщения.
– «Нью-йоркский скандалист», сэр, – продолжал полковник, – как вам, надеюсь, известно, является органом аристократии в этом городе.
– Ах, так здесь есть и аристократия? – сказал Мартин. – Из кого же она состоит?
– Из разума. – ответил полковник, – из разума и добродетели. А также из необходимого к ним дополнения в этой республике – из долларов, сэр.
Мартин был очень рад это слышать и уже не сомневался, что скоро станет большим капиталистом, если разум и добродетель неизбежно приводят к накоплению долларов. Он только что собрался выразить свою радость по этому поводу, как его прервал капитан корабля, который подошел пожать руку полковнику, и увидев на палубе хорошо одетого пассажира (Мартин сбросил свой плащ), пожал руку и ему. Мартин сразу вздохнул свободнее, так как, невзирая на признанный авторитет ума и добродетели в этой счастливой стране, он почувствовал бы себя глубоко униженным, если бы выступил перед полковником Дайвером в жалкой роли трюмного пассажира.
– Ну, капитан! – сказал полковник.
– Ну, полковник! – воскликнул капитан. – У вас замечательно бодрый вид, сэр. Вас прямо не узнать, это факт.
– Как шли, капитан? – осведомился полковник, отводя его в сторону.
– Что ж, шли довольно прилично, сэр, – произнес, или скорее пропел, капитан, истый уроженец Новой Англии[48], – довольно прилично, принимая во внимание
