звезд не увидел.
«Наверное, облака, — подумал варвар, само ощущение того, что он еще может думать, давало какую-то надежду. — Я еще не сдался! — Он провел пересохшим языком по нёбу. — Вот попить бы…»
Он чувствовал влажный ночной воздух и то, как роса обволокла паутину снаружи. Варвар попытался языком раздвинуть нити, облепившие рот, и почувствовал, что это ему удается. Паутина слегка растягивалась, видимо, под действием влаги. «Кром! — В голове киммерийца мелькнул луч надежды. — Вдруг пойдет дождь, тогда я попробую растянуть эти путы».
И боги словно услышали его! Конан почувствовал, как сверху упала капля, потом другая, потом заморосил вскоре стихший легкий дождик. Паутина, смоченная дождем, стала поддаваться чуть больше, и он сумел даже чуть расправить плечи и немного разогнуть ноги в коленях. Варвар с радостью почувствовал, что и конь его подает признаки жизни.
«Еще, еще, сейчас больше всего на свете мне нужен настоящий ливень! — взмолился он. — Ведь может же пройти сильный дождь или, еще лучше, гроза!»
Он услышал, что где-то в стороне от него раздался шум падающих капель — его невозможно было спутать ни с чем другим.
«Только бы не прошел мимо! Этот проклятый шакал просчитался, его паутина не выдерживает влаги, и в этом мое спасение». — Варвар в нетерпении вращал глазами, словно безумный, надеясь увидеть, как к нему будет приближаться стена дождя.
И вожделенный миг наконец настал. Никогда в своей жизни варвар не желал чего-нибудь так сильно, как обычного дождя, и он пришел. Сначала его обдал поток влажного воздуха, потом сверху вдруг хлынул водопад. Сильные, крупные капли моментально вымочили его до нитки, но он только повторял, моля богов: «Еще, еще!»
Киммериец напряг мускулы рук, и проклятая паутина подалась! Все сильнее и сильнее давил варвар, и нити растягивались все больше и больше, беспомощно провисая. Потребовалось достаточно много времени, пока Конан освободил сначала одну руку, потом другую, потом вылез из кокона по пояс.
Струи дождя хлестали его по лицу, но он, слизывая влагу с губ, поскольку совершенно измучился от жажды, не давал себе передышки, боясь, что дождь закончится, а он не успеет выбраться из жутких пут. Но киммериец и сам успел, и умудрился вытащить из кокона коня. Тот рухнул на землю как подкошенный, едва только варвар освободил его ноги.
«Человек сильнее! — отметил варвар, отбрасывая подальше последние ошметки паутины. — Свободен! Свободен, слава богам!»
Коня варвару поднять не удалось. Бедняга только хрипел, и даже когда варвар принес ему воды из ближайшего ручья, пить не смог. Конан перерезал ему горло, чтобы несчастное животное не мучилось, и, взвалив на себя поклажу, пошел пешком, радуясь неожиданному избавлению.
«Надо будет хоть разок принести жертву Митре, — в порыве чувств решил киммериец, — уж сколько раз спасал Пресветлый. Но как этот ублюдок нашел меня? — снова задумался он над действиями колдуна. — Никаких предметов с шабаша у меня не осталось, так что он не мог увидеть, где я. Загадка…»
Варвар не знал, что Краутвурст воспользовался его шапкой и расставил колдовскую паутину на залах варвара. Ловушка сработала не хуже, чем охотничья собака. Колдун решил проверить западню, возвращаясь от герцога, и был несказанно рад своей удаче. Он спал счастливым сном в одной из деревень, намереваясь завтра же отправиться домой. Теперь ему казалось, что все страхи позади и можно продолжать спокойную жизнь, не опасаясь зловредной подножки судьбы.
А киммериец между тем отмерял большими шагами лигу за лигой, стараясь уйти как можно дольше от проклятого места, откуда он едва не отправился прямиком на Серые Равнины.
«Зря я, пожалуй, продал коней, — подумал он, но тут же рассмеялся: — Они тоже попались бы вместе со мной, как и гнедой. До Хельсингера осталось не так и много. За пару дней дойду».
Дождь прекратился, и от быстро шагавшего киммерийца пар валил, словно от взмыленного коня. К утру он вышел из леса. Впереди раскинулись холмистые луга, пересеченные небольшими рощицами. Вдали виднелись вершины гор, у подножия которых, как он знал, находился Хельсингерский замок.
Киммериец выбрал укромную полянку, развел костер из набранного под раскидистыми елями почти сухого хвороста. Он развесил одежду, чтобы окончательно высушить ее, и уселся, поджав под себя ноги, как туранский жрец. Лицо еще саднило от множества укусов мерзких насекомых, но варвар уже весело насвистывал песенку между глотками доброго амилийского, которым он запасся у гостеприимного хозяина придорожного кабачка.
«Неплохое вино, — смаковал он терпкий напиток, — не обманул. Да и девушка была хороша. Жаль, что вряд ли когда-нибудь удастся навестить кабачок еще раз».
Через некоторое время он уже укладывался на подстилку из веток, спрятавшись от постороннего взгляда и от солнечных лучей в густом кустарнике. Ему не пришлось спать двое суток, и он решил полдня посвятить сну.
«Чем больше спишь, тем меньше глупостей можешь сделать», — вспомнил он слышанную где-то фразу, но где слышал, припомнить не успел, потому что провалился в глубокий сон.
Глава пятая
— Хорошо, что ты зашла ко мне, — увидев дочь, сказала Гунхильда, — я как раз хотела поговорить с тобой.
Она сидела в кресле и, склонив голову набок, расчесывала свои длинные густые волосы. Вышитая ночная сорочка, сползшая с плеча, открывала привлекательную грудь и чуть располневшую шею. Белоснежная кожа герцогини была еще гладкой и упругой, как у девушки. Заметив оценивающий взгляд дочери, Гунхильда чуть усмехнулась кончиками губ.
— Как ты считаешь, твоя мать еще может привлечь мужчину?
— Вполне возможно, матушка, — ответила Хайделинда, изумившись в душе, почему мать заинтересовалась ее мнением по этому щекотливому вопросу.
— Что ты словно неживая после монастыря? — спросила мать, поводя плечом, чтобы поправить сорочку. — Посмотри на своего дядю, он на четверть века старше тебя, а сколько в нем жизнелюбия и страсти!
— Да, я заметила, — с некоторым вызовом в голосе сказала девушка. — У вас тут, я смотрю, беспрерывное веселье. Наверное, оно началось около двух лет назад?
— Что ты хочешь этим сказать? — в недоумении подняла голову герцогиня.
— Ничего особенного…
— Нет уж! Раз начала, так договаривай, — с нарастающим раздражением перебила мать. — Ты хочешь сказать, что я совсем не помню твоего отца и только и делаю, что веселюсь?! — Последние слова она почти что выкрикнула.
Хайделинда молчала, глядя на герцогиню, лицо которой покраснело и перекосилось от гнева.
«Наверное, и я, когда злюсь, становлюсь такой же некрасивой, — отметила про себя девушка. — Боюсь, напрасно я завела этот разговор. Что матери оставалось делать? Она еще молодая женщина. Не идти же в монахини…»
— Ты думаешь, мне было легко? — крикнула Гунхильда, швыряя гребень на пол. — Что я, по-твоему, должна была делать? Идти в монастырь, чтобы там высохнуть, как эти служительницы Митры? Так?
Она чуть не слово в слово повторила мысль дочери.
— Прости, матушка, — вздохнула молодая герцогиня, — я совсем не хотела обидеть тебя.
— Не хотела обидеть? — немного успокаиваясь, переспросила Гунхильда. — Тогда зачем говоришь такие ужасные вещи? Я еще привлекательная женщина, а Бьергюльф любит меня, ты же прекрасно видишь это.
Хайделинда вспомнила, как вчера за ужином герцог, не стесняясь окружающих, целовал мать в открытую шею и похотливо залезал рукой в низкий вырез ее платья. Она находила вполне естественным, что Бьергюльф испытывает влечение к ее матери, но проявление этого на людях вызвало у нее
