необычайно безобразно выписано лицо и густо буквально намазаны волосы. То же самое Нина обнаружила на голове самой мадонны. Сильно повреждены были надбровные дуги и губы, как механически, так и поздней грубой записью.
На следующий день Нина проделала второе «вскрытие». Но и оно не освободило подлинник от предшествовавших реставраций. Лишь через неделю Нина пошла на третье «вскрытие».
Этот третьим этап увенчался успехом.
Перед глазами Нины во всей своей красоте открылась жесткая, сочная, объемная живопись Сурбарана.
И потом ещё много ночей подряд она снова и снова вскрывала поздние записи, вспоминала, как сначала очистила правую ножку младенца, записанную ранее грязными коричневыми тонами. Как увидела, что после третьего вскрытия проявляется на глазах более четкая анатомическая структура ножки Иисуса- мальчика.
А когда стала раскрывать покрывало за спиной младенца, ранее казавшееся одним большим темно- коричневым пятном, и раскрыла старую – живопись, поразилась, сколько тонов у белого, красного, синего, как умело и виртуозно умеет Сурбаран передавать складки материи.
Конечно же, это был Франсиско Сурбаран, один из самых талантливых колористов мировой живописи.
И, когда раскрыла самый сложный, черный фрагмент в верху картины и перед ней предстала удивительно прозрачная стеклянная колба – ваза, а в ней три распустившиеся белые лилии, – и прозрачность стекла, и свежесть лилий были переданы так виртуозно, что Нина заплакала.
Это было мировое открытие!
Почти месяц у Нины ушел на лечение картины, – залечивание механических травм, – ссадин, порезов, ранок с обнажившимся левкасом, а иногда и деревянной основой.
В процессе работы реставратора есть такой момент, когда подготовленная на воде и желтке краска закрепляется затем лаком, протирается луком, а по образовавшейся поверхности работа ведется дальше. Старый, испытанный прием, который дает наилучший результат. Самое трудное при этом, подготовить поверхность, сохранить в ней все кракелюры подлинника, придерживаясь их прихотливо – изысканного, но все же закономерного рисунка.
Работа эта чрезвычайно кропотливая. И главное – ускорить её никак нельзя.
Уже и Гошу подлечили в местном католическом госпитале, – и спина стала меньше болеть, и ноги лучше гнуться. Он не стал ходить, но мышцы растянули просто удивительно, он стал лучше спать, ему стало значительно легче работать кистью, – не так затекали плечо и локоть…
А она все работала.
Уже и Митя продлевал свой отпуск, телеграммой, получил разрешение, научился отлично сказать на лошади, и они совершали длинные прогулки в окрестностях даже с Гошей, для которого сделали специальное седло с высокой спинкой.
Уже и Локк стал проявлять нетерпение. Он не то чтобы жалел денег на продление «командировки» семьи москвичей. Но он не хотел смотреть незаконченную работу. И в то же время сгорал от нетерпения взглянуть на результат!
Нина сутками не выходила из мастерской.
У неё затекала спина, шея, болели глаза, как каторжник, не способный разогнуть ладонь после дня махания киркой или лопатой на руднике, она не могла вечерами разогнуть большой и указательный палец правой руки, державшие тончайшую колонковую кисточку.
Особенно уставали глаза. Надо было одновременно при сложно поставленном освещении следить и за фактурой, и за колоритом, за рисунком и формой, причем форма в процессе реставрации организуется не монолитом, не сплошной заливкой, что значительно облегчило бы труд, а создается из крохотных, мозаично накладываемых чешуек краски, а эти последние, поскольку уже были сделаны предварительные фотографии, должны были расположиться не случайно, а именно так, как это уже было документально зафиксировано, ибо кракелюры – по сути, трещинки в красочном слое, идущие через весь слой картины, ни при каких размывках они не уходят. Не должны уходить!
Когда работа была закончена, Нина перевернула картину и тщательно изучила все надписи на оборотной стороне.
Здесь была вся её история. По печатям, подписям, значкам, понятные лишь художникам-реставраторам, музейщикам, искусствоведам, она восстановила историю приключений этой работы Сурбарана.
Уже заканчивая атрибуцию картины, она обратила внимание на то, что не куривший Митя постоянно крутит в руках зажигалку, все время поворачивает её то к одной стене, то к другой. И время от времени из зажигалки раздается тончайший писк. Такой тихий, что ни Гоша, ехавший впереди, вслед за служителем, ни тем более служитель, несший картину, звука этого явно не слышали.
Встретив вопросительный взгляд Нины, Митя ответил:
– Извини. У каждого своя работа. У тебя свой шедевр, у меня будет – свой. Больше вопросов Нина не задавала, даже взглядом.
В кабинете Локка Митя в последний раз достал зажигалку, сделал вид, что собирается, попросив разрешения взглядом у хозяина, закурить свежую, толстую, душистую кубинскую сигару «Хуппман», даже приблизил сигару ко рту, изготовил зажигалку, но словно бы передумал, поставил сигару в кожаный стаканчик с выдавленным изображением лошадиной головы, и, повертев зажигалку в руках, сунул её в карман.
Локк, совершенно завороженный представившимся его глазам шедевром Сурбарана, просто потерял на какое-то время дар речи.
Было видно, что он не только страстный собиратель, но и знаток, истинный любитель. По тому, как он, подобно утонченному гурману смаковал глазами каждый сантиметр расчищенной работы, становилось понятно, что это человек одной пламенной страсти.
– Потрясающе! – наконец выговорил он. – Просите, что хотите. Я готов выдать вам премию, скажем, в
