О какой удаче мечтал засыпая, иеромонах Илларион, никто так уже и не узнал.
Потому что в ту ночь старого иеромонаха, известного далеко за пределами монастыря чистыми помыслами и безгрешной жизнью, зверски убили…
Но узнали про то уж утром…
Келейник, из бессрочно отпускных рядовых, некто Яков Иванов, сын Петров, принес несколько полешков ядреных, березовых, чтобы истопить печурку в келье святого старца.
С вечера иеромонах отказался от помощи Яшки.
Изыди, пьяница. Не хочу, чтоб скверным дыханием – мне воздух в келье испортил.
Так замерзнешь, батюшка, – корил его старый солдат.
Хлад телу на пользу! Ежели есть огонь в груди, то и тело не замерзнет, – ответствовал иеромонах, и печку топить на ночь запретил.
Яков Иванов, сын Петров, служитель из бессрочно отпускных рядовых, и был последним, кто видел живым иеромонаха Иллариона.
Он же был первым, кто увидел святого старца мертвым.
Поначалу солдат сильно удивился. Как так: вся братия уж в церковь к заутрени потянулась, а святой старец и не думает вставать. Неужто проспал? Быть такого не может. Такого и не было за все те десятилетия, что провел Илларион в обители.
Захворал, однако. С вечера маялся. Ишь ты, в хладе, говорит, лечение.
На том Яков покачал головой, – бросил полешки возле кельи Иллариона и пошел по другим делам. Покуда братия молится, ему надо было протопить печи в многих кельях…
Пришло время обедни. Среди братии слушки пошли – заболел совсем Илларион, коли к обедне не выполз из кельи своей.
Старцы мыслью медлительны, у них вся воля в молитвы уходит. А Яшке, раненому во многих кампаниях, приходится душу делить между молитвенной чашей и чашей с белым хлебным вином. У него сила в характере не извелась. Ему и решение принимать…
Набравшись духу и будучи готов в любую минуту услышать раздраженный фальцет Иллариона, Яков подошел на цыпочках к двери и заглянул в замочную скважину.
И в ту же секунду своды древнего здания Псковского мужского монастыря отразили сполошный крик Якова Петрова:
Убили!
К нему уж бежали, сколь позволяли годы, болезни и длинные полы ряс, иеромонахи, выскочившие из соседних келий.
В конце коридора появилась и грузная фигура настоятеля монастыря Мисаила.
Что? Кто? Кого? За что? Где? – слышались со всех сторон вопросы.
Убили! Убили! Убили! – знай вопил Яков, широко распахнув щербатый рот, не досчитывающий множества зубов, частично выбитых неприятельскими прикладами в баталиях, а частично и собутыльниками в псковских трактирах.
Не видя никого вокруг, Яков бежал по коридору с криком:
Иеромонаха Иллариона убили враги.
Пока не уперся в могутную грудь покоившуюся на ещё более могутном чреве настоятеля Мисаила.
Не верещи, – укорил настоятель старого солдата. – Ты прямо глаголь: кто, где, кого, за что?
Вашество… Отец благочинный… так, значит, тут такое дело, – убили иеромонаха Иллариона.
Откуда точно ли знаешь?
Точнее некуда. Глянул я в замочную скважину кельи, чтоб, значится, узнать, чего это иеромонах ни к заутрени, ни к обедне не идет…
Я и то думаю, чего, – пошамкав полными, сочными губами благочинный, – гляжу это, – нет Иллариона ни на заутрени, ни на обедне… А я ему ещё с вечера дал панагию целебную и драгоценную, со своей, можно сказать, груди снял. Не пожалел, – значит, для его исчисления, – спокойно рокотал баском благочинный, поясняя братии свой благородный поступок и словно ещё не постигнув разумом, что иеромонах убит. В его монастыре.
Постой, – наконец дошло до настоятеля. – Кто убит?
Иеромонах Илларион.
Где убит?
В своей келье.
Когда?
Я так полагаю, что ночью. С утра не откликался.
Так что ж мы тут стоим. Зовите казначея, зовите иеромонаха Авксентия. Да поскорее к келье, надобно открыть её. И впрямь убитый он, или тебе, аспиду окаянному, спьяну показалось? Ох, не бросишь пить дьявольское зелье (тут он, словно что-то вспомнив счел необходимым пояснить) в таком количестве – от церкви отлучу, епитимью наложу, анафеме предам.
Паника началась в лавре. Кто бежал слева направо за отцом казначеем, чтобы тот пришел с ключами от
