Когда она отвернулась от зеркала, чтобы взять старое вафельное полотенце и обтереть досуха драгоценные камни, в зеркале отразилась коричневая (почему у всех бывалых зеков коричневые шеи? не все ведь вкалывали на лесоповале, подставив затылок безжалостному гнусу и летнему, жаркому даже в Мордовии и Архангельской области, солнцу), в крупных стариковских морщинах кожа шеи и затылок с редкими седыми волосами, сквозь которые просвечивала серая нечистая кожа. Если бы читатель рискнул взглянуть на драгоценные камни, пока Манефа искала старое вафельное полотенце, он поразился бы не меньше, чем лицезрением немытой старушечьей головы, – это были не сырые алмазы и граненые брильянты.
В потрескавшейся от редкого мытья и тяжелой работы ладони старухи была горсть бутылочного стекла.
Ей в тот день особенно повезло.
Сосед с первого этажа, толстый и носатый коротышка по кличке Лаврентий Павлович (потому что носил круглый год огромную кепку-аэродром, подаренную заезжими грузинами, торговавшими на Щукинском рынке мандаринами и снимавшими угол у старого пьяницы) в то утро плохо держался на ногах. Казалось бы, какая связь? А прямая. Он не совладал с амплитудой колебаний своего плохоуправляемого тела и упал на первых же ступеньках тамбура, да так неудачно, что бутылка в его «авоське» разбилась…
Так что когда Манефа вернулась с короткой прогулки с кошкой (кошку она выводила воздухом подышать и пописать на газон на роскошном поводке, найденном во время обследования одного из мусорных баков), то и обнаружила у себя в подъезде целую и нетронутую руками авантюристов-алмазоискателей кимберлитовую трубку, редчайшее месторождение. Забыв про кошку, которая не сильно переживала, (так как роль кошки исполняла пустая коробка из под туфель «Саламанра», найденная на помойке и собачий поводок был засунут внутрь коробки, коробка крепко перевязана бечевой, и таким образом все прогулки завершались без потерь), Манефа бросилась собирать свои сокровища.
И вот теперь, дома, она перебирала свои «брильянты», раздумывая о том, что с ними делать дальше.
– Конечно, – рассуждала Манефа, – можно было бы отдать сырые алмазы в огранку ювелиру. Так ведь как уследить, чтоб не сняли лишнего, чтоб не разбили крупные алмазы при распиливании не повредили чистой воды камни при огранке?
Она сокрушенно покачала головой.
– А так хранить, – тоже невыгодно. Граненные камни стоят дороже.
Промыв алмазы, она сложила их в баночку из под майонеза, закрыв её пластмассовой пробочкой- крышечкой плотно-плотно.
Оглядев свою стройную фигурку и нежный овал лица в висевшем в большой комнате зеркале, она подошла к своему тайнику.
Дело в том, что дом был сдан в эксплуатацию в 1945 году. Строили его немцы-военнопленные. А её будущий муж, тот старичок, за которого она вышла замуж в 1976 году, был как раз над ними, над военнопленными как бы надзирающим офицером. Это в колониях, где она тянула свои срока, таких офицеров называли «вертухаями», «волками», «гайдамаками»… А как назывался такой же, но над немцами, Манефа не знала. Ну, да не важно. Факт, что служил он в НКВД и мог сам спланировать свою квартиру, которую начальство обещало по окончании строительства дать. Как он спланировал квартиру, Манефе было неизвестно. Потому что чертежей, планов и завещания он не оставил. Членов его той, из 1945 года, семьи давно никого не было в живых, – мать и отец его померли своей смертью, а жена и двое ребятишек погибли в автокатастрофе ещё в 1964 году. Так что и спросить некого. А факт остается фактом, – старичок до самой смерти строил всякие намеки, что, дескать, оставляет он сравнительно молодую жену очень даже обеспеченной вдовой. При этом поглядывал на стенку большой комнаты, за которой, при простукивании, время от времени обнаруживались пустоты. Но завещания старичок не оставил, намеки ничем конкретным не подтвердил. И выходила какая-то тайна, разгадать которую Манефа собиралась после неминуемой смерти старичка от старости и болезни.
Ирония же судьбы состояла в том, что старичок действительно помер.
Но к тому времени у Манефы уже развивалась некая странная головная болезнь, при которой большую часть суток она жила в прошлом, – годов так на тридцать назад, и выходило, что весь период её жизни со стариком из памяти выпадал напрочь. Может, что наследственное… Родителей она почти не помнила. Отца совсем, а мать – пунктирно. А может это от того, что в Доме ребенка её часто роняли, а детдоме ещё чаще били, а в лагере, когда насиловали охранники, чтоб не верещала, закрывали рот куском старого, дурно пахнущего клифта. Вот, может, от нехватки кислорода и развилась мозговая болезнь. Теперь уж и не угадаешь, от чего. Но факт – то остается фактом, – недавнее прошлое в результате выпало из биографии Манефы Разорбаевой практически навсегда.
Осталось только некое трепетное отношение к стене, за которой, она это помнила чисто по слуху, – была некая страшная пустота. И, – однажды, когда чердак у неё совсем съехал и она начала собирать свою коллекцию, Манефа, проснувшись поутру в хорошем молодом состоянии, проломила стенку в углу, и в образовавшуюся дыру сунула узелок с сокровищами. Дыру она потом заставила старым комодов.
Коллекция у Манефы с годами росла, росла и дыра: теперь в неё пролезал сверток, коробка из-под обуви, и даже «балетный» чемоданчик. Там, в этой странной пустоте, они, свертки, чемоданчик и коробки, располагались так, чтобы, сунув руку в дыру, можно было их в любой момент вытащить и полюбоваться сокровищами.
Единственная проблема состояла в том, что с каждым годом ей все труднее было оттаскивать от стены старый комод, обнажая «вход» в свою сокровищницу.
Ну, да ведь у каждого истинного коллекционера есть свои проблемы.
Счастье и горе реставратора Нины Ивановой. Кража в «Пушкинском»
Митя и Федор встретились на следующее утро в генпрокуратуре.
В последний раз, когда Митя был здесь, на Большой Дмитровке, у приятеля, все было проще: Федя позвонил в Отдел пропусков, оттуда на вахту, там сержант записал фамилию Мити в амбарную книгу и, проверив удостоверение ФСБ, мельком глянув на курносую физиономию Мити, приветливо махнул рукой в сторону двери из проходной:
– Прошу.
На этот раз все было строже: пропуск ему Федя должен был заказать в 9 утра, за пропуском надо было
