их мастерские, расспрашивать их, делать записи под их диктовку, развивать их мысли, выпытывать термины, свойственные их профессиям… Есть мастера, которые являются в то же время и людьми образованными… но число их весьма невелико… Мы видели ремесленников, которые работали лет по сорок и ничего не понимали в своих машинах. Нам пришлось исполнять при них функцию, которой хвалился Сократ, трудную и тонкую функцию повитух умов… Поэтому нередко нам приходилось доставать себе машины, становиться, так сказать, учениками и изготовлять плохие модели, чтоб научить других делать хорошие».[500] Энциклопедисты не стеснялись учиться у народа, перенимать знания и, если необходимо, то и переучивать его. Создание «Энциклопедии» – подвиг. Дидро отдался работе полностью (для завершения издания). Коллеги проявляли высокую ответственность ученых и интеллектуалов (Жокур работал по 12–14 часов в сутки с 1757-го по 1765 г.). Эпохальный труд, вобравший в себя знания и опыт лучших умов и талантов (Монтескье, Вольтер, Руссо, Дидро, Гольбах, Мармонтель, Кондильяк, Бюффон, Даламбер, Манлюэн, Кенэ). Среди ее авторов насчитывалось свыше полусотни членов французской и зарубежных академий наук. Монтескье счел за честь присоединиться к творцам «Энциклопедии». Вольтер назвал работу «гигантским и бессмертным» делом. Велика роль Даламбера, сделавшего больше всех для издания (кроме Дидро). Он написал «Введение к Энциклопедии». Впечатление от него было велико. Об авторе писали так: «Потомство, читая это введение, проникнется убеждением, что истинно гениальному человеку подвластны все науки; он может быть одновременно замечательным писателем, великим математиком, глубоким философом и со всеми редкими способностями соединять красоту, благородство, силу, изящность слога, которые придают всем его разнообразным трудам какую-то особенную привлекательность». Характерно, что Вольтер с несвойственной ему теплотой писал Дидро и Даламберу: «Прощайте, Атлет и Геркулес: вы оба держите на плечах своих целый мир. Пока во мне не иссякнет последняя капля жизни, я буду всегда к услугам знаменитых авторов Энциклопедии».[501]
Когда возникает нужда в смелом и прогрессивном прорыве мысли, нация как бы воедино собирает себя. Так начинались знаменитые религиозные и духовные движения, так явилось Возрождение, так совершались идейно-политические, затем научно-технические революции. Французская нация сумела подняться выше эгоизма властолюбцев и партий. В обращении «К публике и властям», написанном по завершении труда, Дидро указал на коллективный характер творчества: «Если я заверяю, что вся нация проявляла заинтересованность в совершенствовании этого произведения и что к нам на помощь пришли самые отдаленные районы страны, – это факт известный и доказанный именами внештатных сотрудников и множеством их статей. В определенный момент мы оказались объединенными со всеми людьми, располагающими большими познаниями в естественной истории, физике, математике, теологии, философии, литературе, в свободных и механических искусствах». Авторы «Энциклопедии» уделяли особое внимание вопросам образования (статья Даламбера «Коллеж»). Во Франции оно сводилось к 5 главным предметам – гуманитария, риторика, философия, этика, религия («гуманитарией» называли латынь). Знавшие ее любили цитировать «вкривь и вкось» места из известных римских авторов. Философия ограничивалась сведениями по Библии, а логика скорее напоминала науку, преподаваемую учителем философии в пьесе «Мещанин во дворянстве» Мольера. Историю в школах не очень-то ценили. Чем дурно знать латынь, писал просветитель, лучше как следует освоить родной язык. Немалую пользу принесло бы знание иностранных языков, ибо язык – своеобразный ключ к культуре. Отмечались жалобы учителей на испорченность юношества, хотя школа тут бессильна. Нечего пенять на учителей, коль порочна идейная основа воспитания. Мудрено ли, что годы спустя юноши покидали коллеж с самыми поверхностными знаниями, оказываясь еще вдобавок и более нравственно испорченными, «более глупыми и невежественными».[502] Среди ближайшего окружения энциклопедистов были и художники. Жан Батист Шарден (1699–1779) умел искусно оживлять «мертвую натуру». Конкретность и материальность его портретов («Гувернантка», «Маленькая учительница», «Юный рисовальщик», «Атрибуты искусств», «Молодой человек со скрипкой», «Карточный домик» и др.) соответствовали духу века Просвещения. Знаменательно и то, что хотя его живопись не принадлежала к ученому жанру, Шарден общался со многими просветителями и интеллектуалами той эпохи. И даже с богачами. В частности, он посещал дом богатого откупщика Лапоплиньера, где ему было просто и легко (нет ни чопорности, ни условностей). Известно, что Дидро в «Салонах» цитировал выражения Шардена. Сам художник нередко жаловался на отсутствие должного образования, однако мастерство и талант вполне заменяли ему эрудицию и научный багаж.[503]
Прощание. Гравюра Р. Делоне по рисунку Ж. М. Моро Младшего.
Видимо, нелишним будет и еще одно замечание, свидетельствующее в пользу свободы печати и даже бесспорной и весьма солидной прибыльности таких публикаций. Издание томов «Энциклопедии» принесло ее авторам и издателям ни много, ни мало 2 млн. ливров чистого дохода!.. Как видите, всякая буржуазная революция (в том числе и духовная), если внимательно присмотреться, отсвечивает не только кровью, но и золотом. В этой связи вполне понятен и призыв Дидро к своим современникам: «Soyons riches ou paraissons riches» (франц. «Будем богаты или будем казаться богатыми»)… То обстоятельство, что «Энциклопедия» была сугубо капиталистическим предприятием (Вольтер, как всегда с завистью, писал, что ее издатели получили 500 процентов прибыли: «никакая торговля с обеими Индиями не давала ничего подобного»), никоим образом не умаляет ее духовно-идейной значимости.[504] Однако те слои, чьи идеи, казалось, были выражены в главах «Энциклопедии» более всего, проявили к ней наименьший интерес. Подписчиков из числа торговой и промышленной буржуазии было мало. Тома охотнее раскупались в старых и крупных провинциальных городах, являвшихся важными административными и культурными центрами. Историческое значение труда велико. Исследователи пишут: «Чем дешевле становилась «Энциклопедия», тем глубже проникала она в общество: от столичных салонов и академий – к провинциальному дворянству, а затем к буржуазии старого порядка: рантье, нотариусам, учителям, т. е. тем, кому суждено было сыграть столь активную роль во Французской революции».[505] Заметим, что с 1767 г. переводы ряда статей «Энциклопедии» стали публиковаться и в России.
Следовало хотя бы кратко рассказать и о роли России в судьбе Дидро, как и наоборот. Известно, что, когда Дидро вдруг пожелал продать свою богатую библиотеку, он постарался донести эту новость до Екатерины II, в то время всерьез интересовавшейся французской культурой и просвещением. Ее ответ (через Бецкого и Гримма) был таков: «Сострадательное сердце императрицы не могло без внутреннего волнения отнестись к факту, что философ, столь славный в литературе, поставлен в необходимость принести отеческим своим чувствам в жертву источник наслаждений и товарищей в часы отдыха». После переговоров (а Дидро требовал за библиотеку 15 тысяч франков) русское правительство согласилось при условии, что он сам останется библиотекарем своей же библиотеки. Ему было выплачено его содержание за 50 лет вперед. Тогда главы Русского государства еще читали и покупали книги. К слову сказать, Екатерина обращалась к нему и с другими просьбами. К примеру, Дидро рекомендовал Екатерине скульптора Фальконе, который соорудил памятник Петру Великому (говорили, что и сама идея сооружения памятника принадлежала Дидро). У него установились добрые отношения с князем Голицыным, посланником в Париже, княгиней Дашковой и т. д. Дидро поручили закупить и ряд картин и гравюр для Эрмитажа. В конце концов философ решил выполнить свое обещание и посетить Россию (1773). В ходе визита он имел возможность часто и подолгу беседовать с русской императрицей. Беседы, видимо, были столь горячими и экспансивными, что Дидро, несмотря на то что ему шел седьмой десяток, иногда в пылу спора крепко хлопал императрицу по ляжкам («всякий раз после беседы с ним у меня на лядвие оказываются синяки»). Екатерина относилась к такой манере разговора достаточно терпеливо.
Но западнические демократические идеи она отвергла. Вот что она сказала по поводу его философии: «Я часто и долго беседовала с Дидро; он меня занимал, но пользы я выносила мало. Если бы я руководствовалась его соображениями, то мне пришлось бы поставить все вверх дном в моей стране: законы, администрацию, политику, финансы, – и заменить все неосуществимыми теориями. Я больше слушала, чем говорила, и поэтому свидетель наших бесед мог бы принять его за сурового педагога, меня – за послушную ученицу. Может быть, и он сам был такого мнения, потому что по прошествии некоторого времени, видя, что ни один из его обширных планов не исполняется, он с некоторым разочарованием указал мне на это. Тогда я объяснилась с ним откровенно: «Господин Дидро, я с большим удовольствием выслушала все, что подсказывал вам ваш блестящий ум. Но с вашими великими принципами, которые я
