Народы и личности в истории. Том 1

систему. Конечно, Писарев прав, говоря, что массы не стали бы слушать пророков, глашатаев бунта и революций, если бы сами французские короли не позаботились сделать народную боль «действительно невыносимой». О, кто-кто, а правители умеют сделать так, что массы встают на путь мести! Сколько умов пыталось в дальнейшем исказить подлинные причины и цели революции! Историк Л. Тихомиров говорил сто лет спустя после Французской революции: «Ни в этих надеждах на будущее, ни в этом отрицании настоящего ни разу не видно достаточных разумных оснований. Накануне 1789 года новые люди кричали, что они задыхаются, что ancien regime невозможен. Без сомнения, субъективно они были правы, как субъективно прав и сумасшедший, воображающий, что его преследуют чудовища. Но существовали ли эти чудовища в действительности? Теперь старый строй, столь неистово разрушенный, давно уже обследован беспристрастной историей. В нем было много глубокой социальной мысли. Были… недостатки, несправедливости, бедствия, но где же их нет?»[526] «Не видно достаточных разумных оснований?!» Какие еще «разумные основания» вам нужны, чтобы убрать бездарей, убийц и воров?! Поразительная неспособность понять ход событий. Вот она, слепота господ интеллектуалов. Нас хотят убедить в необходимости гуманного разрешения спора с бандитами и грабителями, что столетиями нещадно грабят и обирают народ. Напомним читателю: нередко среди святош и эволюционистов он найдет вчерашних отпетых разбойников и революционеров. Сказанное вполне применимо и к Л. А. Тихомирову. Митрополит Иоанн давал ему такую характеристику: «Участник заговора против Александра II, террорист, известный в подполье под кличкой «Тигрыч», приятель Желябова, Лаврова и Плеханова, без пяти минут жених Софьи Перовской, беглец, эмигрировавший из России, спасаясь от полиции, – он неожиданно раскаялся, был прощен Александром III и, вернувшись на родину, превратился в крупнейшего теоретика монархизма, редактора самой монархической газеты России – «Московских ведомостей», советника Столыпина».[527] Превращение разбойника в «послушника», как ни странно, частое явление у нас на Руси.

Так, Л. Тихомиров пишет: «Все, что мы ни возьмем: власть ли политическую, организацию экономическую, условия ли воспитания личности в семье и религиозных учреждениях – все это получает возможность благотворно действовать только тогда, когда складывается в стройную систему, пропитывающую общество от мелких его ячеек до центра… На все это требуются десятилетия и столетия». В основе его аргументации лежит мысль о том, что «здоровое складывание и рост общества представляет процесс медленный». Никто с этим и не спорит. Медленно, очень медленно идут иные процессы. Но именно этот «аргумент» и опрокидывает все рассуждения консерватора-монархиста. У прошлой системы были не десятилетия, а целые столетия в запасе. Почему сложившийся порядок продолжал оставаться для миллионов людей такой чудовищной, многовековой каторгой? Не означает ли это, что вся система – порочна и антигуманна. А значит, ее надо в корне менять: не только эволюционным, а возможно, и революционным путем в случае необходимости. Но не лучше ли «запастись терпением» и ждать? Ждать чего? Новых обманов, грабежей, насилий, издевательств?! Французы не желали более быть «простаками». Характерно, что накануне революции парижане в театре Варьете встречали шквалом аплодисментов фразу из пьесы «Торговля в Саду равенства»: «Нас долго усыпляют этим терпением». Их терпению пришел конец.

Каждое поколение ведет счет «своего времени» на десятилетия, а не на столетия. Оно хочет реализовать себя здесь, в земной жизни, а не в загробном раю. Народ не хочет и не должен ждать, пока короли, президенты, банкиры, спекулянты, депутаты, чиновники, епископы «поумнеют», продолжая грабить, насиловать, убивать, роскошествовать, паразитировать в рамках неправедной системы. Стадом народ быть не должен! Смерть тиранов и грабителей хотя и не доставляет народу радости, но бесспорно является «актом высшей справедливости» для тех, кто веками был унижен, проклят и отвержен. Однако этого еще недостаточно для запуска страшного, но одновременно спасительного маховика революции. Нужно было суметь довести народ до последней черты, крайней точки, за которой смерть в битве против лютого врага будет выглядеть как награда. И напрасно толпы сытых, самовлюбленных фарисеев будут доказывать народу гибельность революций! Считаю, что внушение мысли о бесполезности и ненужности революций – «Люди могут делать сколько им угодно революций, могут рубить миллионы голов, но они так же бессильны выйти из социальной неизбежности, как из-под действия законов тяжести» – акт позорный, гнусный и реакционный.[528]

Буря грянула в столице Франции. Париж стал тем центральным местом, где были сосредоточены нервные узлы эпохи. Здесь жила основная масса ремесленников и буржуа, сходились политические и финансовые перекрестки континентальной части европейского Запада. Тут же была резиденция и старой аристократии. Здесь же началась и Великая Французская революция… Во многом благодаря ей, ее величественному порыву французам предстояло выдвинуться на ведущие роли в политической и культурной жизни Европы, да и всего мира. Все началось с активности народа на местах, народа, доведенного до отчаяния подлостью и алчностью строя. Революция началась на местах. Народ взял власть в свои руки. Кропоткин пишет: «Вот каким образом французский народ задолго до Собрания совершал революцию на местах, создавая революционным путем новое городское управление, установляя новый суд…» Не законодатели, а французский народ стал инициатором великой революции.

Глава 6 Великая Французская революция – и ее последствия

Особое место в пантеоне истории занимает Великая Французская революция… Услышав знаменитое «Liberte, egalite, fraternite ou la mort» (франц. «Свобода, равенство, братство или смерть»), мир словно стряхнул с себя оцепенение веков. Народ обрёл невиданные силы. Франция явила миру племя гигантов. В словаре буржуазии тогда только и появилось слово «капиталист». Известное словосочетание «промышленная революция» родилось во Франции под звуки «Марсельезы». Революция была предсказана философом Руссо, писателем Голдсмитом. О ней мечтали многие умы. Французское общество неумолимо шло к Великой революции 1789–1793 гг. Рост нищеты в деревне, разорение крестьян, чудовищные налоги, паразитизм королевского двора, народные восстания в областях, массовый голод подорвали монархическую власть. «Nous dansons sur un volcan» (Мы танцуем на вулкане). Революция во Франции явилась вначале в образе ученых, энциклопедистов, просветителей, бунтарей. Бунтарский дух третьего сословия, нужды науки приблизили ее начало. Эпоха Просвещения открыла дорогу народным колоннам, которые пойдут на штурм Бастилии! Вполне подтвердилась и следующая дерзкая мысль Декарта: «Каждый народ тем более гражданственен и образован, чем лучше в нем философствуют». Политические задачи третьего сословия (буржуа, крестьян, богатых ремесленников) формулирует аббат Сийес, «мыслитель революции»: «Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при существующем порядке? Ничем. Что оно требует? Стать чем-нибудь». Происходит то, о чем писал С. Цвейг, оценивая волю к власти третьего сословия: «Третье сословие еще никуда не допускается в плохо управляемом, развращенном королевстве, не удивительно, что четверть века спустя оно станет кулаками добиваться того, в чем слишком долго отказывали его смиренно протянутой руке».[529]

Оноре Мирабо. Гравюра Хонвуда по рисунку Раффе. Государственный музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Москва.

Во Франции, как и в других странах, движущей силой революции выступили не разбойники, а наиболее грамотные и профессионально подготовленные слои общества! Круг тех, кто реально определял события во Франции 1791 г. «был ограничен людьми просвещенными». Они-то и «контролировали все силы и всю власть в государстве», будучи главной силой в обществе в силу умственных способностей, экономической независимости и образованности (Минье). На первом этапе Французской революции важную роль сыграл граф Оноре Габриель Мирабо (1749–1791), дворянин, перешедший на сторону революции, автор многотомной «Истории прусской монархии под управлением Фридриха Великого», «Опыта о деспотизме», «О государственных тюрьмах». Вначале он приобрел известность в общественных кругах не столько сочинениями, с которыми был знаком узкий круг читателей, а скандалами (он дерзко украл чужую жену) и последующим тюремным заключением. Обыватель туп, он редко читает умные книги, но охотно поглощает скандально-любовное чтиво. Вскоре Мирабо стал одним из лидеров оппозиции… Во Франции к концу XVIII в. сложилось положение, когда верховная власть уже не пользовалась доверием большинства народа. Против короля выступили не только третье сословие, но и парламент, и даже брат короля, Филипп-Эгалите. Старый парламент не склонен был жертвовать во имя народа привилегированным положением. Мирабо во?звал к мобилизации сил народа. Попытки напуганного короля как-то обмануть или