Изготовительница чувств». Глядя на рост влияния в общественном мнении де Сталь, иные мужи Франции чувствовали себя задетыми. Подумать только, эта женщина не только болтает, что ещё как-то можно перенести, но и осмеливается рассуждать. Иные даже стали высказываться в пользу мусульманской веры, которая держит женщину в заточении гарема.
Самый знаменитый из парижских загородных кабаков – «Куртий».
Выход на культурную арену женщин типа г-жи де Сталь важен не только в социально- психологическом, но и в воспитательном плане. Ведь, у них тогда не было никакой иной трибуны (или кафедры). Сталь писала о многом и разном. Главные ее труды – «Размышления о роли страстей в жизни личной и общественной», «О литературе», «О Германии», «Размышления о главнейших событиях французской революции», роман «Коринна, или Италия» и др. В ней жила неуемная душа путешественницы. Посетив ряд стран, она как бы старалась соединять и объединять народы посредством культурных связей. В романе «Коринна», героиня которого самая знаменитая женщина Италии (поэтесса, писательница, импровизаторша, красавица), мадам де Сталь выступила в роли учительницы нравов. Тут она изложила ряд интересных и глубоких мыслей (в духе романтизма). Недаром Белинский позже назвал Жермену де Сталь «повивальной бабкою юного романтизма во Франции».[214]
Мадам де Сталь.
Высоко оценили её дарование Гете, Шиллер, Шамиссо, братья Шлегели. Стендаль хотя и бранил ее за скудость мысли, но перо считал талантливым… Байрон, как известно, вообще относился весьма скептически к «ученым женщинам». Но в данном случае делал исключение из правил. «Это выдающаяся женщина, – писал он в дневнике, – она совершила в умственной области больше, чем все остальные женщины взятые вместе; ей бы родиться мужчиной». Пушкин видел в ней свою единомышленницу. В черновых набросках романа, где речь шла об умственных интересах Онегина, были и такие строки: «Он знал немецкую словесность по книге госпожи де Сталь». В вариантах первой главы «Евгения Онегина» находим упоминания о популярности ее романов в России и даже ее педагогической значимости:
Знаменательно, что после того как Наполеон подверг ее долгому изгнанию (бросив на прощанье фразу: «Она вызывает во мне жалость: теперь вся Европа – тюрьма для нее!»), ей трудно было найти пристанище и в Европе. Ни в Австрии, ни в Швейцарии Жермена не чувствовала себя в безопасности. Оставалось последнее убежище – Россия, куда она и устремилась (по совету С. Уварова). Граф был невысокого мнения о венской аристократии, несмотря на то, что Вену называли «немецким Парижем»: «Они ведут замкнутый образ жизни, прозябая в своих огромных дворцах, куря и напиваясь в своей среде… они презирают литературу и образованность, необузданно увлекаясь лошадьми и продажными женщинами».
В год вторжения Наполеона, вместе с неразлучным А. Шлегелем, воспитателем ее детей, видным немецким философом (умной женщине всегда мало одной страсти, ей непременно нужен ещё и философ), она, наконец, прибыла в Россию (1812). Её встречали как триумфаторшу и знаменитость. Не мудрено. Женщины зачитывались ее романами, а мужчины испытывали к ней уважение (подумать только: мадам бросила вызов «самому Наполеону»).
Для нас важным и знаменательным представляется то, что Сталь пару веков назад сумела лучше разобраться в «тайне русского сфинкса», нежели иные нынешние российские политологи. Русский народ она никак не относила к «забитым и темным», а страну не считала «варварской». Будучи умным и наблюдательным человеком, она сразу же отбросила предвзятое мнение о России и русском народе, бытовавшее тогда в Европе. Она увидела могучий народ, полный огня, душевной силы и живости, сказав, что этому народу можно верить. Хотя отметила детскую доверчивость русских. В Петербурге она встретилась с Александром I, из разговоров с ним сделав вывод: «Александр никогда не думал присоединяться к Наполеону ради порабощения Европы». В русском языке она услышала медь боевого оркестра. О крестьянах же писала: «Есть что-то истинно очаровательное в русских крестьянах, в этой многочисленной части народа, которая знает только землю под собой да небеса над ними. Мягкость этих людей, их гостеприимство, их природное изящество необыкновенны. Русские не знают опасностей. Для них нет ничего невозможного». О визите высказался и Пушкин («Рославлев»). Помимо довольно грубой оценки её как «толстой бабы, одетой не по летам», он вложил в ее уста слова: «Народ, который сто лет тому назад отстоял свою бороду, в наше время сумеет отстоять и свою голову». Так хочется верить в то, что Сталь все-таки не ошиблась в определении достоинств нашего народа. Хотя чтобы сохранить голову, ее надо иметь.
Позже, когда Сталь покинет бренный мир (1817), досужая молва стала распространять о ней всевозможные сплетни (в ряду которых фраза поэта Батюшкова о ней выглядит невинной: «Дурна, как черт, зато умна, как ангел»). Тогда на её защиту встал А. С. Пушкин. Уже в 1825 г. в разговоре с князем П. А. Вяземским он скажет: «Мадам де Сталь наша – не тронь ее!»[215]
Она бесспорно принадлежала к породе «мыслящих умов» (если применить к ней ее собственное выражение). Великим гением она не была, но в истории культуры и литературы Европы сумела занять достойное место. Литература обрела в ее лице поэтессу страсти. Пожалуй, Сталь сумела прочувствовать все страсти ее эпохи, как никто из женщин… Однажды она сказала о Руссо: «Он ничего не изобрел, но во все вдохнул огонь». Думаю, что эти слова вполне подошли бы и к ней самой. Что ее заботило больше – непрерывный прогресс человечества или же вера в отдельного человека (оставим мужчин) – наверняка сказать не берусь.
Возможно, то и другое одновременно. Иные увидели в ней символ нового времени. Французский писатель Э. Фагэ, давая серию портретов духовных вождей той эпохи, сказал о мадам де Сталь: «У ней у самой вырвалось глубокое замечание: «Отныне необходимо обладать европейским умом». Этими словами она дала возникавшему веку его девиз. При всей ее любви к великим делам и идеям родины, никто больше ее не обладал умом, доступным всей работе европейской мысли».[216] Жизненная сцена Франции опустела с ее уходом. Глубоко уважавший и ценивший ее Шатобриан скажет: «Уход таланта потрясает сильнее, чем исчезновение индивида: скорбь охватывает все общество без изъятия, все как один переживают потерю. С госпожой де Сталь исчезла значительная часть моей эпохи: смерть высшего ума – невосполнимая утрата для века. На меня же ее смерть произвела особенное впечатление.»[217]
Карикатура на Жорж Санд.
Другая «амазонка», Жорж Санд (1804–1876), с первых же шагов в литературе повела себя как воительница правды и справедливости. В ее происхождении можно найти наверняка и некоторые из особенностей ее характера. Аврора Дюдеван, урожденная Дюпен (Жорж Санд) происходила, по линии отца, от воинственного Мориса Саксонского, побочного сына польского короля Фридриха-Августа, а по линии матери – от простых парижских рабочих. Андре Моруа, который посвятил ей прекрасную книгу, так писал о ее предках: «Предки Жорж Санд –
Ее прапрабабка, брошенная курфюрстом Саксонии Фридрихом-Августом (позднее королем Польши), превратило протестантское аббатство «в отель Рамбуйе, в некий двор любви», где, как говорят, однажды очаровала даже Петра Великого. Предки ее едва не породнились с русским двором (Морис Саксонский чуть не женился на Анне Иоановне). Так ли это, сказать трудно, но то, что будущая Аврора удачно сочетала в себе пылкую страсть прабабок и мужскую твердость и волю прапрадеда, точно. В то же время о своей матери Жорж Санд напишет: «Моя мать была родом из всеми презираемого бродячего цыганского племени. Она была танцовщицей, даже хуже этого – статисткой в самом ничтожном театрике на бульваре».
Воспитание девочки шло под влиянием матери и бабушки, которые любили ее безмерно, предоставляя максимум свободы. В поместье в Ноане ее приобщали к естественным наукам, музыке и литературе. Аврору рано увлекли книги (сказки Перро, «Илиада», «Освобожденный Иерусалим»). Затем ее направили на
