Смертная гильза

снаряжение, даже ножи из подошв ботинок вытащил. Тот, что в часах остался — ерунда. Была типичная самозащита, а дедок сам себя рванул, сжег.

8.

Судя по тому, что стали чаще останавливаться, понял — приехали в город.

Даже на посту ГАИ остановили.

— Документы. Машину к досмотру!

Старший машины показал документы.

— Счастливого пути! — поехали дальше.

Минут через двадцать добрались до места. Все тело затекло, я не чувствовал его. Пинками выкинули из машины и, низко пригибая мне голову, потащили в какое-то солидного вида здание. Затолкали в одну из комнат.

— Раздевайся!

— Полностью?

Удар по почкам был ответом. Я упал на колени.

— Браслеты снимите, я не могу расстегнуться.

— Сними, — по-прежнему вокруг меня маски-шоу.

Я начал растирать запястья. Кисти опухли и потемнели. Больно, чувствую, как кровь побежала по венам.

— Быстрее!

— Сейчас. Сейчас! — я раздавлен, растоптан, мне страшно и больно.

Суетливо, негнущимися пальцами пытаюсь расстегнуть пуговицы. Не получается.

— Быстрее! — меня несильно толкают пристегнутым рожком автомата.

Я падаю, ударяюсь плечом о стену.

— Стоять!

— Да сейчас, сейчас! Пальцы затекли! — я продолжаю бороться с пуговицами, молниями.

На пол летят куртка, свитер, рубашка, майка; присаживаюсь на самый краешек стула, развязываю шнурки на ботинках, снимаю их, потом брюки. Грязь на них засохла и они стоят колом. Остался в одних трусах. Потираю плечи. Холодно. Но моих конвоиров это не волнует. На руках вновь защелкивают браслеты и, толкая вперед, ведут по длинным коридорам. Я бос, пол мраморный, очень холодный. Видимо, дорожки ковровые у них только там, где большие начальники ходят.

Заталкивают в просторный кабинет. Верхнее освещение не включено, горит лишь настольная лампа на столе, светит прямо на стул. Меня подводят к этому стулу и швыряют на него. Я закрываюсь скованными руками от слепящего света.

— Смотреть прямо! — голос из темноты, из-за лампы.

— Свет! Больно! — выдавливаю из себя.

Мне уже не надо притворяться. Холод и страх делают свое дело. Кожа покрывается пупырышками, меня бьет мелкая дрожь.

— Фамилия, имя, отчество, убрать руки от лица!

— Салтымаков Алексей Михайлович.

— Убрать руки!

Я убираю. Свет слепит глаза, я закрываю веки. Лампу направляют немного в сторону. Записывают. Слышно как шариковая ручка скребет по бумаге. Рядом вспыхивает еще одна яркая лампа — снимают на видеокамеру. Психолог тоже здесь. Он потом будет много раз прокручивать пленку и сверять реакцию на вопросы. Адекватно или вру.

Теперь надо довести себя до исступления. Это важно. Страх смажетреакцию. Я начинаю сильнее трястись телом. Лицо делаю более испуганным, взгляд встревоженным. Бегаю глазами, пытаясь увидеть собеседников.

Следуют автобиографические вопросы. Еще вопросы. И плевать, что я сижу перед ними в трусах, и мне очень холодно.

— Цель прибытия в Ставропольский край?

— Обмен.

— Какой обмен?

— Выкуп заложника, находящегося в плену у преступников, на чеченской территории.

— Зачем?

— Чтобы передать его в руки сотрудников ФСБ.

— Ложь!

— Я клянусь! Мне это предложил капитан Толстых! Он сказал, что Рабинович шпион! Я хочу восстановится на службе! А он был моим пропуском. Гарантом!

— Почему не выходил на связь с органами безопасности здесь в Ставрополье, Моздоке?

— Так я же не знал, что вы в курсе событий и за мной могли следить бандиты!

Все это я проговорил скороговоркой, не задумываясь, смотрел только прямо, сквозь лампу.

Потом начались новые вопросы, но к ним я был готов. И вот настало время очень важного вопроса. Я давно его ждал, очень ждал.

— Зачем сигнализировал зажигалкой и фонарем?

— Вам и сигнализировал, что Рабинович у меня.

— Откуда ты знал, что мы находимся при обмене?

— В автобусе я срисовал всю вашу бригаду наружки, потом специально звонил из хозяйского дома, знал же, что телефон на контроле, вы все и узнали. Я же говорю, что вел Рабиновича к вам.

— Врешь ты все! — раздался новый голос из темноты. — Сейчас я тебя по Указу Президента на месяцок в СИЗО оттартаю, и засуну не в БС, а в пресс, там из тебя мигом Машкусделают. Как тебе такой расклад?

На языке нормальных людей это означает, что меня хотят отправить следственный изолятор временного содержания и определить там не в камеру бывших сотрудников, а в пресс-камеру, где из меня по заказу моих же бывших коллег сделают пассивного педераста. И все это будет продолжаться, согласно новому Указу Президента, вопреки уголовно-процессуального кодекса не три дня и не десять, а целый месяц.

Коллеги, язви их в душу, могли это устроить. Я учитывал и этот вариант, но тогда я из тюряги не выйду. Чтобы я — боевой офицер позволил уголовникам надругаться над собой?! Не удержусь — придушу, а там и меня кончат…

Тут мне уже не надо было разыгрывать ужас, он и так пёр из меня. Все тело била уже не мелкая, а крупная дрожь, подбородок дрожал, челюсти лязгали помимо моей воли. По всему телу прокатывались волны.

Все, терять нечего. В бой! Вперед! У-хо-о! Я вскочил со стула и, пока меня не усадили назад, отшвырнул лампу, она грохнулась об пол и разбилась. Темнота полнейшая. Сбоку вновь вспыхнул прожектор видеокамеры.

— Тебя бы гада самого в иваси! — заорал я.

Голос дрожал и вибрировал от страха.

— За что меня в пресс-хату?! За то, что я рисковал и вытаскивал Рабиновича с чеченской территории?! А ты здесь планы писал! Какого х… ты не послал людей за этим евреем пархатым?!

Тут мне врезали по темени, в глазах потемнело, я рухнул на пол и потерял сознание. А может, сначала потерял сознание, а потом рухнул. Не помню. Да и не важно это.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря, на полу. Башка раскалывалась. Меня стало рвать. Тело скручивали и отпускали судороги. Крепко же они меня приложили! Сотрясение остатков мозгов обеспечено. Ничего страшного, одним больше, одним меньше.

Откинулся на спину и понял, что башка-то у меня действительно сильно болит.

— Вы можете передвигаться? — голос незнакомый.

— Да, — выдавил я.