медлительном ужасе сомкнул веки. Я помнил страшный Петербургский вокзал, затянутый волнами едкой гари, поднимавшейся от горевшего мусора. Помнил вокзальный буфет — мы ждали посадки на мурманский поезд, пели неприличные песни про муниципальных милиционеров и в упор обсуждали ночную девушку, развлекавшую огромного тощего негра за соседним столиком. У девушки были губы в шоколадной помаде и серебристая ювелирная змейка на шее… Проснись я раньше, все сталось бы иначе, но я открыл глаза где-то между Сухиничами и Костерином — наш поезд был уже критически близок к Кандалакше, и пришлось ехать до конца.
Какой там колокол! Все, что мне нужно, это три таблетки «Алка-Зельтцер». Провинциальный вокзалец был пустым и светлым — летнее утро светилось сквозь непромытые окна. Старинный паровозик дремал на постаменте, и его спящее лицо было болезненно-чинным, как у крейсера «Аврора». Мы сидели в жестких стульях с фанерными спинками и думали, где найти денег на обратный билет до Москвы. А Мстислав не сидел и не думал. Он поморщился и, прижимая ладонь к животу, пошел в противоположный конец вокзала — ну, всякое бывает с людьми, тут понимание нужно. По пути он стянул с газетного прилавка тоненькую четвертушку районной «Зари Заполярья» (три рубля за экземпляр) и, свернув ее в трубочку, удалился с выражением боли на лице.
Его не было минут пять. Наконец Данила, оторвав плоские ладони от лица, вгляделся в дальний угол здания и удивленно двинул бровью: Мстислав приближался стремительно, расталкивая старушек, юрко путавшихся под ногами, — русые волосы необычно растрепаны, влажные татарские глаза (подарок покойной бабушки) глядят ненормально. Еще мгновенье — и он рядом: молча, не моргая, протягивает обрывок заполярной газетки.
Кратковременная схватка с Алексисом (четыре кадра из регби) — и я побеждаю: в руках расправляется неприлично помятый кусок газетной передовицы. Сразу — жирный заголовок с обкусанными буквами на конце:
«КОМУ МЕШАЕТ МУЗЕЙ-ЗАПОВЕДН…»
Еще прыжок в сторону — подальше от жестких пальцев Данилы, тянущихся к моей бумажке, и читаем — скорей, прыгая по абзацам:
«…Возрождение религиозного самосознания не должно привести к средневековому наступлению на отечественную науку. Музейное дело утратило покровительство властей… Подобно тому, как семьдесят лет назад уничтожались храмы и монастыри, сегодня разрушаются музейные комплексы»…
Дальше, быстрее:
«…активную деятельность развернул приехавший в наш район из Архангельска отец Андроник (Гуляев), отличающийся удивительной деловой хваткой и умением решать хозяйственные проблемы за чужой счет…», «…Вопрос о передаче Русской Православной Церкви комплекса зданий историко- архитектурного заповедника Спасо-Челобитьевского монастыря не может быть решен положительно до тех пор, пока…»
Все это неинтересно — дальше, дальше! —
«возможность возгорания от огня свечи…», «…о невозможности сохранения здания в условиях ежедневной эксплуатации во время церковных служб»…
Мимо! — ага, вот:
«бесценный музейный экспонат, шитое золотом покрывало с мощами местного святого было передано храму еще в прошлом году, а теперь…», «…теперь решается вопрос о судьбе уникальной находки, обнаруженной два месяца назад в старом русле реки Супонь — речь идет о серебряном колоколе работы неизвестного мастера XVI века»…
Здесь начинается Русская Игра. Прежде чем читатель перевернет эту страницу, ему придется сделать свой выбор. Если тебе плохо с нами, добрый читатель, — не уходи. Если тебе неуютно с нами, всегда помни: это не более чем сказка. Просто игра: в любой момент можно закрыть книгу, и строки исчезнут, и Русь оставит тебя в покое. Если мы тебе чужие, не верь ни единому слову. Помни, что в природе не бывает серебряных колоколов. Повторяй себе, что история не движется вспять. Убеждай себя, что прежнюю, колокольную родину уже не вернуть. Если ты поморщился в середине предыдущей фразы, прошу тебя: не доверяй глупым северным легендам. Потому что, поверив старому Евсеичу хоть на миг, ты попадаешь в ловушку, в русскую западню: ты уже не просто читатель, а… действующее лицо будущих томов этой книги. Согласившись с нами, ты принимаешь правила этой Игры — а ведь это не «просто игра» и уж, конечно, никакая не сказка. Открою тебе секрет: удар колокола НЕ возвращает древнюю, былинную Русь ДЛЯ ВСЕХ. Он дарит ее только тому, кто поверил… Берегись, игрок: не вышло бы так, что в тот самый момент, когда ты вдруг почувствуешь реальность возвращенной истории, какой-нибудь идиот под Кандалакшей ударит в серебряный колокол, и…
…твои родные недосчитаются тебя в конце двадцатого века.
ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,
залесского вора и скомороха, сына Лыковича, холопа князя Всеволода Властовского
Бред какой-то. Я никогда ничего подобного не писал.
Глава первая. Холоп — это звучит гордо
…Влага истине се у море Сувражье.
Волга впадает в Каспийское море. Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела крыша[4].
Мне говорят: ты — холоп. Как нормальный человек должен ответить? Правильно: в глаз. Но в моем случае башню уже снесло, и поэтому спокойно узнаю, что я — Мстислав Лыкович. А еще у меня есть, оказывается, некий хозяин. Босса зовут Всеволод Властовский, а по профессии он князь. Из местных, залесских.
Он, видишь ли, князь. А я — просто псих (это уже диагноз). Но не только: я еще и холоп. Это звучит гордо. Однако в глаз все равно неплохо бы.
Волга впадает в синее море. Помутилось синее море, и ничего-то в волнах не видно, только мысль одна маячит: а что это я тут делаю? А что делать, как говаривал Чернышевский? Переваривать обед, благо нам хорошо вдвоем. Клуха принесла мне «братину» второсортного риса и настаивает, что это есть драгоценное сорочинское пшено. Параллельно я царапаю на бересте разные символы, и получается та смысловая пурга[5], которую вы читаете. Эй, да читаете ли вы? Физиономия бескайфовая, и в глазах мало радости! Это наезд. Я попрошу поболе к себе внимания. Можно
