мне понравилась. Она интересно скрывала мои бомжовые штаны и правое плечо, окутанное окровавленными тряпками с примочкой из калинового сока. Ощутив нежное прикосновение недавно стиранной ткани к телу, я душевно помолодел. Я показался себе милым и добрым славянским крестьянином, который только что вышел на свежий воздух после сытного домашнего обеда… Обед… Мой старый забытый друг… Эх, да что теперь вспоминать! Впереди враждебная деревня и смертельные опасности.
Опасности притаились на время и решили наброситься на меня не сразу, а чуть позже. Я мирно вошел в селище через традиционно распахнутые ворота — местные жители уже не валялись повсюду в сонной неге. Болезненно приходя в себя после ночной пьянки, они создавали народное море на улицах, медленно передвигаясь вдоль заборов, заспанно поглядывая на зрелое солнышко и беззлобно матеря друг друга за леность. Праздничный грим растекся теперь по лицам девок, и они нехотя прикрывались платками, неуклюже поднимались с жесткой земли и трогались домой — отлеживаться и ругаться с матерью.
На меня так никто и не посмотрел, что само по себе обидно, но в данный момент, может быть, и неплохо. Неузнанный, я просочился в центр Санды — и замер, ухватившись руками за проваленный плетень возле дома старейшины. Главная площадь была плотно завалена вонючим дымом. Настолько вонючим, что желудок комком надавил на легкие, стало невозможно дышать и возникла мысль о гигиеническом пакете. Дым распространялся от центра площади — там гулко желтело пламя и двигались мелкие силуэты людей. Какие-то парни в незнакомых доспехах жгли всю эту падаль, собранную к Чурилиному тотему в контексте массового жертвоприношения граждан. Дохлые лошади, быки с порезанным горлом, обезглавленные петухи — вся эта веселая публика теперь дружно корчилась в липких и легких объятьях высокоионизированной плазмы. Очевидно, где-то там догорало и милое моему сердцу конское копыто, на котором в свое время чистила накачанные в полете лапки изумрудная навозная мушка… Где-то возле костра находился вход в заветное подземелье. Не медля драгоценной минутой, я растолкал окружающих зевак и тронулся сквозь толпу поближе к кумирне.
Пришлось задрать подол сорочки и зажать лицо тканью, чтобы глаза не выело. Вскоре стало ясно, что пожираемая пламенем гора падали была свалена прямо у подножия Чурилинова столба и всей своей золисто-трескучей массой наваливалась на крышку моего подземелья. Вход был закрыт. Я недоброжелательно покосился на худощавого воина в желтоватых доспехах, надетых на добротную серую рубаху без кольчуги: парень ожесточенно подпихивал острием копья опаленные лошадиные ноги, вылезавшие из огромной горящей кучи. По длинному загорелому носу парня сбегали крупные капли пота, и он то и дело отставлял копье, снимал маленький, необычно плоский блестящий шлем и нервно вытирал курчавые оливковые волосы нечистым полотенцем.
— Кто сей? — поинтересовался я у соседнего поселянина, безразлично зевавшего на костер.
— Иноземец. — Выдох поселянина смутил меня перегаром. — Новый князь пришел на нашу землю. Из-за моря. — Сказал и еще зевнул. — А это княжьи вой. Речи нашей не ведают, а повелевати посланы. Тут воля великого Ярополка…
Я морально сплюнул и отошел. Чумная деревня: сначала божок в сапогах из-за гор приходит, теперь князь из-за моря. Не хватает прочной национальной власти. Загорелая иноземная братва сжигает Чурилины жертвоприношения и, очевидно, уже запрятала в застенки всех Куруядовых агентов в черных плащах. Однако это не значит, что новый заморский князь радостно встретит десятника Мокоши с серебряной змейкой на шее и не прикажет бросить его в общий костер.
Дом старейшины с высоким крыльцом и полуоткрытой тяжелой дверью вновь заинтересовал меня. Если нельзя проникнуть в подземелье с улицы, попробуем залезть в Куруядовы катакомбы традиционным путем — через бочку в погребе. Покинув толпу, я начал бесцельно слоняться по площади в направлении высокого крыльца. В старое доброе время здесь лежал бледнолицый охранник в черном плаще, нещадно ударенный моим коленом. А теперь — никого.
Легко вскочив наверх по знакомым ступеням, я протиснулся в дверную щель. Тихо и нехорошо было в жилище — показалось, вот-вот выскочит из-за угла кащеистый Куруяд с отравленным ножом в зубах… Темнота мешала смотреть — однако впереди наметился узкий коридор, прорезанный чересполосицей узких лучиков голубого света, пробивавшихся сквозь щели в ставнях. Эти свербящие лучики напомнили мне лазерную паутину в дискотеке «Пилот», что на улице Пятого года в Москве. Только здесь не было милых девушек в европейских платьях, и не было разбавленного джин-тоника за восемь долларов полстакана. Здесь была недоброкачественная тишина, а вовсе не веселая музыка. Танцы с волками, вот что это напоминает.
Когда холодное острие копья вдумчиво прокололо мне рубашку между лопатками и тупо уперлось в позвоночник, я понял, что дотанцевался. Но не очень расстроился. Я был благодарен тому человеку с копьем, что стоял сзади. При желании он мог не просто приставить наконечник к моей спине, а сделать это с усилием и чисто русским размахом.
На поверку оказалось, что этот милый парень вовсе не был чисто русским. Один из загорелых дружинников, бешено блестя во тьме белками глаз, ловкой подножкой мягко уложил меня носом о дощатый пол и наспех стянул запястья кожаным ремнем (Боже, неужели опять?!), радостно посапывая носом от торжества.
А я и не сопротивлялся почти. Плечо еще не достаточно зажило, да и напарываться на меч второго дружинника (он скрывался за углом коридора в том самом месте, где стоял когда-то Куруяд с факелом) было бы преждевременно. Вдвоем иностранные ребята с трудом потащили меня из дома обратно на двор — тяжело дыша и сдавленно переговариваясь на нерусском языке.
— (Это удача, Фома. Кажется, мы поймали еще одного), — промяукал тот, что тащил меня за руки. Мне стало обидно, что я ничего не понял. В конце концов, русский — это один из официальных языков ООН. Как гражданин страны, являющейся постоянным членом Совета Безопасности, я требую уважения своих прав.
— (Несомненно), — тут же возразил второй, удерживавший меня под мышки. — (Посмотри, что блестит у него на шее. Как я думаю, это языческий амулет, прости Господи. Этот негодяй не зря проник в дом — у него, очевидно, имеется некая цель. Предводитель Герасимос был совершенно прав, приказав устроить здесь засаду.)
Загорелые ребятки разговаривали так быстро, что я не улавливал даже общеизвестных интернациональных слов воде спутника, доллара или эндогенной сукцесии. Склонен объяснять это тем, что они беседовали не о важных вещах, а о чем-то личном — например, о погоде на завтра.
— Полагаю, с утра будет оттепель, — сказал я, вежливо включаясь в разговор на заданную тему и стараясь держать голову так, чтобы она не стучала затылком о бронированный живот дружинника. — А вы как думаете?
— (Смотри-ка, Фома, он разговаривает), — снова произнес первый, и мне показалось, что он не согласен с версией насчет оттепели. — (Хорошо, что мы взяли его живым. Предводитель Герасимос будет доволен, потому что сможет допросить этого язычника.)
— (Это все благодаря тебе, Фока), — подхватил второй. — (Как ты ловко прижал его копьем к стене! Теперь рассчитывай на награду и отпуск.)
Нет, они явно не верили в скорую оттепель. И напрасно: иностранцы ведь, а пытаются спорить с местным жителем.
— Я вам говорю, что завтра все растает и закапает с крыш. Это совершенно точно. Перед оттепелью всегда голова болит, а у меня сейчас она просто раскалывается, можете верить.
Голова и правда гудела — то ли от грядущего потепления, то ли от падения носом об пол.
Иноземные дружинники обращались со мной просто замечательно. Они, можно сказать, носили меня на руках. Во всяком случае, честно донесли до какой-то телеги, стоявшей во дворе неподалеку от народной толпы, окружавшей горящую кучу падали. Здесь нас встретил еще один иностранец, изображавший из себя начальника. Он очень обрадовался мне (даже панковские перья, торчавшие из шлема, затряслись от восторга) и приказал поскорее погрузить меня в телегу, чтобы мне было мягко и уютно лежать там, связанному, на сене.
— (Блестяще, Фока. Отлично, Фома), — жестким командным голосом сказал статный начальник и скосил глаза наверх, наблюдая, как красиво колышутся его перья. — (Согласно приказу князя этого пленника мы тоже отправим в столицу. Вы двое поедете вместе с телегой и будете осуществлять охрану. За жизнь пленников отвечаете головой. Князь Алексиос велел немедленно направлять к нему всех
