кому не хотели в жизни подражать? Беззащитность, неспособность за себя была для них глубоким пороком. Отсюда и шла, наверное, избыточная наглость детдомовцев. Из этих детей вполне могли вырасти грубые, жёсткие, пробивные люди, если бы… Но всегда, вопреки бытующим здесь нравам, приходили в эту «юдоль греха» неформатные воспитатели – и что-то в жизни детей, пусть не всех, конечно, а лишь некоторых, начинало меняться. Как-то разговаривали с Матроной на эту тему.
Говорит:
– Верно, воспитатель – мученик, назвался груздем, так и полезай в кузов… А Норе давно пора отсюда уматывать. Она хочет с ними по-человечески, а надо бы – по-людски.
– Но здесь все поставлено с ног на голову, – неловко защищаю я Нору. – Как она может, с её мягким характером, эту систему переломить? Дети ведь уже порядком развращены.
– Полное государственное обеспечение кого хочешь развратит.
– А как тогда быть? Ведь пока они маленькие, им должны давать. А кто даст, кроме государства?
– Гуманизм такого рода имеет свою теневую сторону, – говорит Матрона серьёзно и раздумчиво. – Вижу, что и вы от Норы недалеко ушли. Ничего плохого не хочу сказать. Дети сталкиваются с проблемой, которую за них уже решили: надо ли платить за блага, которые ты потребляешь? Система диктует – нет, не надо. Тебя уже ограбила судьба. Так что поскорее их довести до выпуска – и на завод, к станку. Вот там уже пусть работают, отрабатывают свой кусок.
На что я активно возразила:
– Извините, неувязочка есть – они ведь не так воспитаны, чтобы честно работать и зарабатывать. Они и дальше будут требовать «дай, дай!». Мы же не учим их активному образу жизни. И потом, почему – «на завод»? А если кто-то имеет способности и хочет учиться в институте?
Матрона шумно выдохнула и раздраженно сказала:
– Бросьте вы, ей-богу… Неглупый человек вроде… Стране столько учёных уже давно не нужно. Рабочие руки нужны. Интеллигентов и без этих ублюдков хватает.
– Мне всегда казалось…
– Бред.
– Это вы мне? – буквально оторопела я.
– Вот-вот! Именно вам. Чем меньше вам будет казаться, тем твёрже вы будете стоять на земле.
– Но это же ненормально!
– Нормально то, что делает большинство. Именно так, норма – это практика.
– Но есть же объективные, вечные нравственные ценности!?
– Где? В учебниках, классической литературе? – Она зло ухмыльнулась краем рта. – И мой вам совет: поменьше на эту тему вообще говорите. А то…
Она замолчала, словно размышляя – стоит ли продолжать говорить дальше. Вообще-то, Матрона любила давать советы. На то и ведущий воспитатель.
– Что… то? – неуверенно допытываюсь я, уже весьма сожалея, что вообще ввязалась в этот двусмысленный разговор.
– А то вас саму сочтут ненормальной, – чётко, с напором сказала она. – И в этом, поверьте уж опытному человеку, приятненького будет очень мало.
– А что… бывают эксцессы? – нерешительно спросила я. – Правильнее спросить – а бывает ли без эксцессов?
Потом мы к этому разговору всё-таки вернулись.
Глава 11. Кто такой Пушкин? Спросите у Пушкина
«И это пройдёт!» Да. Всё тяжёлое, злое когда-нибудь проходит и кончается, к середине декабря закончилась и «психушечная» полоса в нашей жизни. Стали постепенно возвращаться в отряды наши «излеченные» бесенята – и вновь повеяло уже порядком подзабытой романтикой бегов.
– Вот и покатитесь на исходные позиции, если вовремя меры не примете, – предупредила меня опытная Матрона.
Как в воду глядела! Коллектив снова на грани кризиса.
– Мы счас!
Вопль в пространство, ни к кому, собственно, не обращенный. И уже куда-то, мимо меня, понеслись. Я – будто пустое место. «Какой-то отряд, воспитатель… А пошли все!» Таков итог первой четверти. Вдохновители вольготной жизни не находили применения избытку энергии, буквально фонтанировавшей в этом возрасте. Что же делать? Самое простое: баскетбол в спортзале. Попросила шефов привезти четыре щита – два в спортзал, два – на площадку за детским домом. Пока хоть это. Своеобразный громоотвод…
Спортзал находился в подвале, рядом душевые, которые почему-то бездействовали. Дети мылись кто как – чаще на этаже в умывалке – «по частям» или садились в поддон для мытья ног, там было пять-шесть сантиметров глубины. Когда я спросила у Людмилы Семёновны, почему нельзя детей мыть в душевых, она так на меня посмотрела, что мне стало просто стыдно за себя – чего-то очень важного я так пока и не поняла.
Ну вот, у нас есть баскетбол, и это отлично. Мы носимся по спортзалу до седьмого пота, а когда надоедало забрасывать мяч в кольцо, просто играли в вышибалу или штандор. Азарт был просто бешеный. Потом едва добредали до умывальника и, кое-как поплескавшись под краном, падали мои ребятишки в постель, засыпая мертвецким сном, едва голова касалась подушки. Конечно, я понимала, что эта примитивная мера «укрощения гормона» временна. Вскоре им надоест баскет, так же, как надоело лото и многое другое, чем они поначалу всегда очень активно интересовались. И тогда снова надо будет что-либо придумывать… В практике нашей полезного было не густо. Ничего толком мне не могли посоветовать. И это было мало понятно. Ведь каждому, кто сам воспитывал детей и не забыл ещё своё собственное детство, вполне должно быть ясно, что такое подростковый период. Как трудно, болезненно переживают многие дети особенности этого возраста. Особенно трудно взрослели мальчики.
Так получилось, что девочки в моём отряде (восьмой-десятый класс) уже частично одолели этот «переход», самое трудное позади. Теперь у них были новые заботы: они чётко знали, чего хотели и к чему стремились – по части своего естества. И у каждой была своя чёткая стратегия поведения. А вот пацанята от двенадцати до четырнадцати, а таких у нас большинство… Это что-то…Зверушка в человеческом облике. Они во время своих «игр» так орали иногда, жуть… Садизм процветал во всех формах.
Обострённый интерес к противоположному полу (и у мальчиков, и у девочек) был с самого раннего возраста. Ещё и потому, что в дошкольном детдоме они все спали в одной спальне, умывались в одном умывалке, на горшки ходили тоже в одном помещении. Да и купали их всех вместе. Так было проще за ними следить. Но в том нежном возрасте ими двигало всё же больше любопытство, если и затевали «групповуху», то неосознанно, как некую запретную игру. К влюблённости это не имело отношения. А вот теперь они все без исключения, на всякую провокацию реагировали крайне остро. В дошкольном детском доме любовь у них, тоже, конечно, была. Многие уже со средней группы (три-четыре года) разбивались по парам и очень серьёзно к своему «браку» относились. Они так и говорили: «моя жена», «мой муж»… Именно – жена, муж! А не жених и невеста – тили, тили тесто…
У детдомовцев рано появляется сильное, возможно, подсознательное желание обзавестись семьёй. А семья – это, в первую очередь, надёжная половина. Многие сразу после окончания восьмого класса пытались свить себе гнёздышко, но браки эти были недолговечны, до первой беременности или ребёнка… Романтика, задавленная бытом, к которому, естественно, они совершенно не были готовы, быстро заканчивалась – кончался и ранний брак… Часто весьма драматически. Молодая мама одна с ребёнком на руках, многие в такой ситуации отказывались от своих детей.
Порочная цепочка продолжалась… Позитивного опыта жизни в семье у них практически ни у кого не было, а если и был, то – чаще весьма негативный, и то, что они помнили из своего домашнего детства, мало могло помочь в деле семейного строительства.
Снова путь мой к Матроне – за советом. Да и дети у неё по возрасту ближе.
– Про это? Даже и не заикайтесь! Ваше дело отвлекать и наказывать, если не отвлекаются.
