удивительную способность – захотеть и сделать. И вовсе не в один момент дельные и талантливые превратились в крутых и деловых...
Оно ещё долго будоражило меня, это, никогда больше не повторившееся состояние...
Мне казалось, я приобрел чувствительность фантастического сейсмографа, ловившего движения ноосферы.
С той ночи, когда я вышагивал коротенькие километры по Садово – му кольцу, прошло около десятка лет.
Это целая вечность.
И вот сегодня, на перекрестке жизни, я вспоминаю ту, так внезапно охватившую меня эйфорию, и думаю с тоской, которую может испытывать разве что загнанный зверь, отчего же мне не пришло в мою буйную голову рассмотреть пристальнее, изучить со вниманием этот, единственно для меня существующий, мир?
Я никогда не относился к женщине с пренебрежением или, как это часто бывает у хороших людей, вальяжно покровительственно – считая их «ну очень слабым полом», и я всегда ненавидел тех, для кого женщина была лишь внутренним явлением мужской судьбы.
Но я знал наверняка: пусть она отдаст мне всё – судьбу, жизнь свою, наконец, я не смогу ответить тем же...
Мой эгоизм рос и крепчал по мере прохождения мною житейского пути, и, наконец, из привычки, перешел в черту характера и вскоре стал моей второй натурой.
Для меня стало сложной, почти нерешимой задачей – полюбить. Но не успел я как следует насладиться плодами эгоизма, как на моем горизонте замаячила настоящая беда – это был настоящий спрут с огромными длинными щупальцами-присосками, которые душили меня с ожесточением маньяка, поймавшего наконец- таки свою жертву.
Это было моё одиночество – и надо было срочно что-то делать. Срочно – потому что я не привык испытывать душевный дискомфорт.
Теперь эта мысль, как пружина старого дивана-развалюхи, назойливо выпирала над остальными и не давала мне не то чтобы расслабиться (об я уже и не мечтал!), но и просто свободно дышать, в бодром ритме трудового дня.
Кто хуже убийцы? Разумеется – эгоист.
Итак – любить. Любить самоотверженно, иначе бессмыслица, пустая трата времени.
Но я не знал тогда, в момент возникновения этого позыва, сколько злых чувств может это вызвать! Мир как таковой – эгоцентричен, и эту максиму мне ещё предстояло одолеть. Мир богоцентричен – думает она, и маленький флажок ей в руки.
Но что я мог в своей экологической нише? Пока – быть Вертером, погруженным по самые уши в слюнтявую жалость к самому себе – от обид, возможно, наполовину выдуманных.
Об этом, однако, можно спокойно молчать – под свою собственную ответственность.
Моя мать умерла от сердечного приступа. Это произошло внезапно. Конечно, она болела давно, но я мысли не мог допустить, что придет когда-нибудь такой день, когда она уйдет навсегда. Я ещё не ощутил в полной мере хрупкость жизни.
Но не страх родился тогда в моей душе. Появилось желание охранять эту хрупкость. Я тогда был ещё полон несокрушимой веры в свои силы. Её должно было хватить на весь мир и его окресности.
И вот тогда мне и попалась на глаза синенькая бумажонка – неброское объявленьице на покосившемся заборе. Однако роль, которую оно сыграло в моей жизни, трудно переоценить. Именно тогда я сказал безо всякого сожаления – «прощай!» (старому существованию) и – «здравствуй!» – катившему на меня валу новых событий.
И вот сегодня я уже не оспариваю положение о том, что человек – парвеню в природе, преодолевающий оппозицию божественного к звериному. Но и сама природа – парвеню в порядке бытия и тоже стремится преодолеть разногласия между бытием и ничто...
И пусть я, человек – малая вселенная. И этой истины пока для меня достаточно.
Сейчас, когда я с ужасом и отвращением смотрю в будущее, уже ставшее в какой-то мере настоящим и так жестоко обманувшим меня, когда я испытываю почти каждодневно непреходящие страх, похоть, гипертрофированное честолюбие и жадность – именно те чувства, под властью которых сейчас пребывает большинство нашего общества, и когда я почти с благоговейной благодарностью и нежностью вспоминаю прошлое, ещё совсем недавно ненавидимое и презираемое мною, здесь, в зыбком настоящем, которое и вовсе не претендовало быть таковым и взялось неизвестно откуда, в качестве презента неизвестно за что, – я имею любовь.
Майя...
Милостивые да помилованы будут! Истина не допустит, чтобы все её свидетели вымерли и вдруг онемели. Душа, жизнь, кровь – в древних языках это одно слово.
Майя!
...Однажды мы с ней бродили по городу просто так. Была ночь, а мы были счастливы, и всё, что нам хотелось делать в эти минуты – это вот так вот бродить по опустевшим уже улицам безо всякого смысла и цели. Сколько времени прошло – не знаю. Час или вечность. Что-то около этого.
Пошел сильный дождь, а мы всё брели и брели по лужам на асфальте, мокрые до последней нитки и счастливые до глупости, будто сорок лет нам велено бродить вне дома, и раньше туда являться не моги!
Я уже окончательно потерял чувство времени и бредил райскими кущами, обретенными по случаю и арендованными до скончания веков, как её ладошка ледышкой коснулась моей щеки, и она вдруг сказала неожиданно глубоким грудным голосом:
– Останови, пожалуйста, такси.
– Уже? – так же неожиданно не своим голосом спросил я, будто это был не я, а Дон-Жуан, потертый временем и в побитой молью шляпе.
– Как прикажете. А вот и она, зеленая мокрая рыбина с плавниками в шашечку выныривает из слепой мокроты ночи!
Майя уехала, даже не обидевшись на мой конферанс, по-другому мы и не смогли бы проститься – слишком всё было странно и непривычно для наших давних отношений, когда мы без пикировки и слова в простоте не скажем.
Я посмотрел вслед этому «филе в шашечках», уплывающему под арку, шлюпая шинами, и увозя в своем сухом тёплом чреве мою прекрасную даму, снял побитую молью шляпу, зашвырнул её подальше и представил себе вконец издрогшую, но улыбающуюся счастливой до глупости улыбкой Майю, и снова отправился бродить тем же маршрутом – насколько я мог его воспроизвести...
Мои залепленные дождем глаза плохо видели, что происходит вокруг, а то бы я начал думать, что уже обрел способность прозревать будущее. Настоящее, а не надуманное...
Да. Теперь я знал точно – я люблю эту безумную. Разве нормальный человек свяжет свою судьбу с таким вот пасынком природы, изгоем рода человеческого?
Она это делала. Мало того – она это делала с энтузиазмом неофита!
Она, конечно же, была безумной.
Моя любовь похожа на бред. Я много читал о любви в прошлые времена. Русский интеллигент, я же себя искренне считал таковым, влюбившись, делает ставку на свою сознательность. И он несет своей избраннице, в первую очередь, духовный плод. Женщина для него – не более чем символ идеи, которой он живет и бредит. Просто, таким вот образом, он материализует присущее ему духовное. Всю его эротическую энергию отвлекает на себя овладевшая им всецело любимая идея. Он – существенно андрогин!
Его «русскость» и есть его «анима» и его ...женственность. И устремлен он в своём самом сильном порыве не к женщине, а к достижению внутренней самодостаточности. Весь отпущенный ему эрос он инвестирует в космический жест, тщетно пытаясь овладеть всем миром.
Соборность – это русское имя западного эроса, воли к власти и прочего...
И если он поэт, то возжелает всенепременно, чтобы голос его стал всенепременно «эхом народа»...
Любовь и тайная свобода – тайная свобода любви – свобода тайной любви – любовь к свободной тайне...
