Они вместе вернулись в сени.
– А мед янтарный ты пивал с царских столов? – спросила Ульяна.
– Мед? Нет, не пивал.
– А хочешь? – хитро подмигнув, спросила она.
– Ну, ежли не врешь, налей!.. Едино помирать. Погибель, сказывают, пришла от тех казаков.
Ульяна налила белолобому кудрявому вознице две кружки злого, хмельного пива и кружку янтарного меду.
– Пей, мой кудрявенький, – просила Ульяна и положила в миску, стоявшую на столе, кусок гуся.
Детина пил и быстро хмелел:
– Ой, Улька, бьет крепко в голову! Мне ныне и не добраться до Посольского, приказу…
– А к спеху ли в приказ? – смеялась Ульяна.
– Коли бы не к спеху, то пил бы еще. Уж больно сладко. Ну и девка ты, глазами тебя не обхватишь, – кровь горит… Вот казаков-разбойников отправим на Белоозеро, и я к тебе приду… Налей-ка вот чарочку одну, боярочку!.. Ты что ж стоишь закручинившись? Аль жалко их тебе?
– На Белоозеро? – прошептала она не вдруг и села без сил возле Семки…
Колокола в Москве гудели тревожно. И дождь за окнами не переставая лил и лил.
– На Белоозеро сослали казаков? – переспросила Ульяна.
– На Белоозеро! – ответил Семка. – Стрельцы да пристав доставят их. А там – в тюрьму.
– А пристав кто?
– Да кто же у нас всех боле приставляется к злодеям важным? Известно, Савва Языков!
– Давно ль сослали казаков?
– Да только что свезли из Белагорода. Атаман у них что князь какой: сидит, молчит, разбойник! Да четыре казака сосланы с ним. На двух подводах вывезли… Но токмо им не уехать ныне на Белоозеро: дороги все водой залило.
– Семушка, спаситель мой! – сказала Ульяна и взяла парня за руку. – Вези меня, родной, за ними следом. – Ульяна вскочила и мигом накинула на себя беличью шубку. – Вези, я все отдам тебе! Вези на Белоозеро!
– На Белоозеро?! – испуганно спросил возница. – Да мне, девка, своя головушка дороже. Их всех везут на Белоозеро, да строго-настрого!
– Семушка! – взмолилась Улька. – Вези. Возьми что хочешь!
– Аль ты ошалела, баба? Не повезу. Стрельцы прибьют.
– Да я век тебя не забуду! Кудрявенький ты мой! Будь ласков.
– Куда ж в такую пору ехать? Кто станет ныне ехать? Налей-ка лучше еще меду!
Ульяна налила вознице меду и повалилась ему в ноги. Слезно молила. А он знай свое:
– Да пожалей ты, баба, холопа боярского. Стрельцы прибьют! В грязи я утоплю коней. Да что мой боярин Салтыков на это скажет? Кони-то его, боярские! Головушку мою загубить задумала, баба! О господи! Что ж делать будем?
А дождь все лил и лил…
Семушка, после двух новых чарок крепкого пива, все-таки сдался:
– Эх, мать моя, молись за меня во Нижнем Новгороде! – Хлопнув ладонью по онуче, сказал: – Прощай ты, голова моя!.. Садись, свезу! Ой, очумелая!..
Они вышли.
Ульяна села на возу, поверх казачьих седел, платок поправила, ноги полой шубки прикрыла. Семка, вскочив в подводу и оглянувшись воровато, что есть силы стегнул кнутом коней и по глубоким лужам направился к Фроловским воротам.
Грязь стала непролазная. Дождь хлестал по скуластому лицу возницы, а он мотал головой да свирепо бил кнутом по коням. Ульяна вытирала лицо платком и перебирала пальцами мокрые волосы…
Дождь стал понемногу стихать. Теплый ветер, изменив направление, погнал серые тучи в Замоскворечье. Колеса колымаги крутились в воде, их почти не было видно.
Фроловские ворота Семка проехал молча. Ни единой души не было видно. Дождь перестал лить, и колокола затихли. Стало светлее.
– Эй, идолы! – закричал стрелец с башни. – Куда прете? Повременить бы!
Семка взял в сторону, и его добрые кони вынесли колымагу на Белоозерскую дорогу. Там, на дороге, он догнал ссыльных казаков и сопровождавших их стрельцов. Их колымаги застряли в грязи.
Савва Языков сидел на коне с подоткнутыми полами красного кафтана, забрызганный грязью. Атаман сидел в голубом расстегнутом кафтане, не поворачивая головы, рядом с Левкой Карповым. Он слушал, как булькает вниз быстро спадающая дождевая вода, как пристав Языков бранится, но не слышал он и не видел того, что делалось сзади. А там стрельцы и возницы, ругаясь, чинили сбрую.
– Верни назад! – закричал Савва, завидев Семкину подводу. – Верни, собачий сын! Стрелять почнем!
