Маркиза де Сад

презренном виде.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Конечно. А кто же станет платить за то, чтобы над ним смеялись и издевались?

РЕНЕ. Вы – как шлюха, выкупающая из ломбарда заложенное платье. Выкупите – будете вполне довольны. О, эта ваша мечта о тихой и спокойной жизни! Сидеть в уютной комнате, завесив окна розовым шелком, и упаси Боже не выглядывать – что там происходит, на краю мира и даже еще дальше. А потом вы умрете, и единственной вашей усладой перед смертью будет мысль о том, что вы не дали ничему презренному и низменному себя запятнать. Есть ли на свете более дешевая, более вульгарная причина для гордости?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А ты разве не умрешь?

РЕНЕ. Умру. Но не так, как вы.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я надеюсь – уж я-то во всяком случае на костер попадать не намерена.

РЕНЕ. А я не намерена окончить свою жизнь как состарившаяся проститутка, которая скопила деньжонки на черный день и ударилась в благочестие.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рене, я тебя ударю!

РЕНЕ. Сделайте милость. Как вам понравится, если от вашего удара я вся сладострастно затрепещу?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. О-о, какое у тебя сделалось лицо…

РЕНЕ (делая шаг вперед). Какое?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ (визгливо). Я боюсь! Ты стала так похожа на Альфонса!

РЕНЕ (улыбается). Графиня де Сан-Фон произнесла замечательную фразу: «Альфонс – это я».

ЗАНАВЕС

Действие третье

Апрель 1790 года.

Со времени предыдущего действия миновало тринадцать лет.

Во Франции уже девятый месяц идет революция.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ (она сильно сдала). Рене!

РЕНЕ (сидит и вышивает; в ее волосах седина). Что?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Тебе не скучно?

РЕНЕ. Нет.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Тринадцать лет смотрю я, как ты складываешь в корзину провизию и отправляешься в тюрьму – относить Альфонсу передачу. Твое упорство поразительно, оно подавляет меня, я сдаюсь: в силу твоего чувства нельзя не поверить. Но еще больше поражает меня другое – за все тринадцать лет я ни разу не видела, чтобы ты томилась и скучала. Вернувшись с одного свидания, ты сразу же с удовольствием начинаешь ждать следующего. Словно готовясь к пикнику, ты прикидываешь, что бы такое повкуснее приготовить.

РЕНЕ. Так оно и есть… Мне очень не хотелось, чтобы муж видел, как я старею. Однако, встречаясь со мной по два-три раза в месяц, он не замечал, как годы берут свое.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Но теперь-то уж всему конец. В прошлом месяце Учредительное собрание отменило тюремное заключение по именному королевскому указу. Законность и порядок, в которые я свято верила столько лет, умерли. Скоро все злодеи, все умалишенные выйдут на свободу… Ты давно не была у Альфонса. Почему?

РЕНЕ. В том уже нет нужды. Теперь достаточно просто ждать – и он придет.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Резонно. Да, ты сильно изменилась.

РЕНЕ. Устала. И постарела. Да и потом, как не измениться человеку, когда меняется весь мир?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. И все же мне кажется, с тех пор как ты перестала таскать в тюрьму эти твои корзины с вареньем и разносолами да увлеклась вышиванием, вид у тебя стал скучный.

РЕНЕ. Это, наверное, весна виновата. Я так ждала ее когда-то, парижскую весну. Теперь же она приходит, бурная, как наводнение, а я чувствую – она уже не моя, принадлежит кому-то другому. Все вокруг перевернулось вверх дном, да и годы мои ушли. Чем дуться на весну, лучше уж сидеть дома взаперти и вышивать – вдруг весна улыбнется мне хоть из вышитого узора.

Входит Анна.

АННА. Что это у вас – и Шарлотта не выходит? Неужто и она отправилась в Версаль с прочими трудящимися массами требовать хлеба?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Анна, ты? Что-нибудь случилось?

АННА. Пришла проститься. А еще лучше будет, если вы, матушка, поедете со мной.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Как – проститься? Куда ты? Что за новости?

АННА. Мы с мужем уезжаем в Венецию.

РЕНЕ (в первый раз за все время поднимает голову). В Венецию…

АННА. Нет-нет, сестрица. С тем путешествием, увы, ничего общего. Муж купил в Венеции палаццо, и мы срочно туда переезжаем.