Но улица пребывала в состоянии нормального здорового безумия, тротуары запружены толпой, проезжая часть — ревущими машинами.
Время шло к десяти, и Хусайн занял свое место перед магазином. Появились первые посетители с детьми, и громкое «хо-хо-хо» Капура вновь огласило торговый зал.
— ДОБРОЕ УТРО, Куми! Веселого Рождества!
Эдуль Мунши проплыл мимо нее в коридор, распевая на собственный лад рождественский хорал:
— «Поутру в день Рождества я видел двух грузчиков, они к нам шли, они к нам шли поутру…»
— Что за чушь ты поешь?
Куми в то утро была раздражена, подавлена и вовсе не расположена терпеть дурацкие шутки. Рождество всегда пробуждало в ней воспоминания о католической школе, где прошли самые счастливые годы ее изувеченного детства; она с радостью отказалась бы от милых воспоминаний, если бы могла забыть и пережитую боль.
За шесть недель до Рождества школьный хор начинал готовиться к концерту, на который приглашались родители. В середине декабря привозили елку. Наряжали ее девочки из хора — это была их привилегия. Родители Куми — как большинство родителей нехристианских вероисповеданий — время от времени сомневались, правильно ли они выбрали школу для своих детей. С Джалом было все в порядке — он учился в обычной школе, но в отношении Куми родителей беспокоило, не слишком ли силен католический привкус в ее образовании, особенно в свете того, как мало он компенсировался влиянием зороастризма. Они чувствовали, что зороастрийские обычаи серьезно проигрывают из-за отсутствия такой привлекательной фигуры, как Санта-Клаус.
Наконец наступал день концерта. Родители приходили послушать пение Куми и на время забывали о своем беспокойстве. После концерта отец заявлял, что хор звучал восхитительно, но что его Куми пела лучше и громче всех. В первый раз Куми пришла в восторг от похвалы, но на следующий год она кое-что поняла и запротестовала:
— Папа, мой голос должен сливаться с другими! Если ты слышишь его, значит, я плохо пою!
Но отец, смеясь, уверял, что, если бы даже ее голос идеально сливался с целой тысячей других, он все равно расслышал бы голос своего ангелочка. Это было в счастливые времена, до того как отец слег и, по маминым словам, сам стал ангелом.
В страстном желании оберечь память о счастье — о католической школе, о хоровом пении, о рождественской елке, о веселом смехе отца — она окрысилась на Эдуля за издевательство над одним из любимейших хоралов, за этот акт чистейшего варварства:
— В словах нет никакого смысла!
— Нет есть! Я нанял пару грузчиков из продуктового магазина помогать мне с балкой. В одиннадцать они должны прийти.
И снова запел:
— «Грузчики из продуктового, из продуктового, из продуктового, грузчики из продуктового, они грядут в день Рождества. Грядут поутру…»
— Да замолчи ты! — взвилась Куми.
За ее спиной Джал жестами пытался унять Эдуля. Он тоже нервничал в то утро, но его беспокоило предстоящее поднятие балки.
— А может, такой вариант: «Чу, мастер «умелые руки» грядет, сла-авсься, обновленный потолок!»
Джал почти отчаялся установить мир, когда позвонили в дверь и Куми пошла открывать. Джалу не нравилось, что Эдуль дразнит сестру, он-то понимал, что с ней происходит в этот день, но Эдулю ведь не втолкуешь!
Из коридора донеслись звуки перебранки. Джал побежал на шум.
— Это, наверное, они. Грузчики из продуктового! — крикнул вслед ему Эдуль.
— Они, — подтвердила Куми, — я пытаюсь объяснить им, что сейчас только девять часов, а ты их звал к одиннадцати.
— Давай я с ними объяснюсь. Я гораздо лучше тебя говорю по-маратхски.
Эдуль начал с выговора:
— Зачем твоя приходить рано,
Исчерпав на этом свой маратхский, Эдуль перешел на дикую смесь хинди, гуджерати и английского — с редкими вкраплениями всплывавших в памяти маратхских слов.
—
Грузчики объяснили, что сегодня праздник Иссы — пророка и их магазин закрыт, а они готовы работать, делать, что господин прикажет.
Эдуль не возражал, но Куми требовала отослать рабочих.
— Не хочу, чтобы они без толку крутились в доме!
Эдуль отвел ее в сторонку:
— Отсылать их рискованно, а вдруг они найдут себе другую работу и больше не вернутся? Тогда нарушится весь план ремонта.
Перекладины уже больше недели лежали в коридоре под фамильными портретами, доводя до безумия Куми, постоянно спотыкавшуюся об эти железяки.
Рабочим было позволено остаться.
— Но никаких сверхурочных! — предупредил Эдуль.
— Нам лишнего не нужно! Вот за глоточек чаю большое спасибо скажем.
— Ну и хамы, — возмутилась Куми. — Что у меня здесь, чайная, что ли?
Эдуль упросил ее поставить чайник — сегодня же Рождество, уговаривал он Куми, давай смотреть на них как на двух волхвов, которые пришли поклониться твоему новому потолку… И в заключение пообещал больше не петь, если Куми сделает чай.
Но пока Куми возилась на кухне, Эдуль все-таки пропел еще куплет грузчикам, усевшимся на пол, скрестив ноги. Те внимательно слушали, не понимая ни слова, и наградили певца громкими аплодисментами.
Джал давно присматривался к грузчикам, лица которых казались ему знакомыми. И вспомнил — та же пара, это они внесли папу домой, когда он упал в канаву и ногу себе повредил!
— Беспокоит меня это, Эдуль, — сказал он. — Ты уверен, что они справятся с такой работой? Они ведь только и умеют что таскать мешки с зерном на головах.
— Не волнуйся, Джал, сынок. Они мне нужны только как грубая сила. А умение и планирование — это твой покорный слуга.
Подали чай — в жестяных кружках для рабочих и в нормальных фарфоровых чашках с блюдцами для Эдуля, который пил с наслаждением, громко прихлюпывая.
После чаепития Эдуль увел свою бригаду в комнату Наримана. Часа два, судя по звукам, бригада, подбадривая друг друга, расставляла в нужных местах опоры, готовясь к поднятию балки.
К полудню подпорки, скобы и прочее были на местах. Джал с тревогой осматривал их; чтобы успокоить его, Эдуль продемонстрировал их прочность, пнув подпорку ногой и навалившись на нее плечом.
Джал закрыл лицо руками, почти уверенный, что все рухнет; но нет, устояло.
— А дальше что? — спросил он.
— Самое главное.
Эдуль повел бригаду в коридор к стальной перекладине.
— Давай, Ганпат, — распорядился он, указывая на один конец перекладины. — А ты чего смотришь, — обратился он к другому, —
— Их одинаково зовут? — удивился Джал.
