Славик смотрел на бутылку джина, словно загипнотизированный.
Он поочередно разгибал один за другим пальцы на обеих руках и про себя считал: пить? не пить? пить? не пить? пить? не пить? пить? не пить? пить? не пить?
— Нет, не надо, — сказал он, десятый палец разрешил его сомнения. Нет, судьба против, не надо ее искушать. И все-таки мне позарез нужно выспаться! А это лучшее средство. Один глоток, пожалуй, меня не убьет. Конечно, и судьба иногда ошибается. Надо попытать ее. Начну-ка я в обратном порядке, решил он и снова взялся считать: не пить? пить? не пить? пить? не пить? пить? не пить? пить? не пить? пить?
— Можно. Ничего не поделаешь! Судьба распорядилась.
Он взял бутылку джина и торопливо, не без страха, словно мальчишка, который, крадучись, лакомится повидлом, приложил бутылку к губам и изрядно хлебнул, причем на лице появилась гримаса, выразившая высшую степень отвращения, неудовольствия и протеста. Потом он быстро поставил бутылку в тайник и, будто желая замуровать ее там на веки вечные, вложил в пустое пространство Жюльена Сореля,[57] Анну Каренину и Остапа Бендера.
Сознание, что он нарушил обет пятилетней трезвости, вызвало в нем такое унизительное чувство страха и стыда, что его лицо растянулось в непроизвольной застенчивой улыбке; будто он просил прощения за свою слабость.
Страх, охвативший Славика после одного глотка джина, может показаться кому-то, регулярно потребляющему спиртное, непомерно преувеличенным и смешным, однако у Славика в этой области был довольно богатый опыт, чтобы понимать, что страх этот достаточно обоснован. Было время, когда и он употреблял любые спиртные напитки систематически и без всяких опасений.
Да, все началось именно с этих самых опасений. И внушила их ему Яна Гавьярова, его нежная и заботливая возлюбленная. Это она неустанно вдалбливала ему в голову, что, если он не покончит с этими, казалось бы, невинными и безвредными выпивонами, он со временем станет заядлым алкоголиком и постепенно растранжирит свой талант. Она устрашала его столькими впечатляющими примерами, что в конце концов это ему надоело и он стал пить пуще прежнего.
Если уж ни для чего другого, так хотя бы ради того, чтоб позлить тебя, сказал он и, парируя ее угрожающие статистические выкладки, со злобным удовлетворением выложил свои соображения: Что, собственно, тебе не по нутру? Я — как и большинство моих соотечественников, почему я должен чем-то отличаться от них? Возьми хотя бы газету: по официальным статистическим данным, с каждым годом потребление алкогольных напитков возрастает: Тоно пьет потому, что он обременен ответственностью и ему нужно расслабиться, Душан — потому, что у него нет никакой ответственности и потому он может расслабляться, когда бог на душу положит, Йожо пьет потому, что лишен возможности делать то, что хочет, а Дежо потому, что может делать все, что хочет, Пишта пьет потому, что пытается избежать чего-то, а Милан потому, что хочет достигнуть того, что постоянно от него ускользает, Карол пьет потому, что мало зарабатывает, а Яно потому, что не знает, куда девать столько денег. Таким образом, у каждого находится причина выпить, и уровень алкоголя в крови народа все время повышается. Представляешь, сколько это процентов? Ты только вообрази себе, что было бы, если б все перестали пить. Да это просто нормальный саботаж! На сколько миллиардов мы бы обеднили государственную казну? Нет, моя дорогая, мы, алкоголики, приносим великую жертву на алтарь всеобщего преуспеяния. В ущерб своему здоровью и своему карману, именно так, не перебивай меня, мы собственным карманом способствуем повышению, главным образом, вашего жизненного уровня, ничтожного меньшинства скряжничающих трезвенников. А какие моральные муки еще при этом испытываем! Сколько несправедливых нареканий приходится глотать! Ведь дня не проходит, чтобы вы не обхамили нас во всех средствах массовой информации.
Да, кто ищет, тот найдет, дело известное, и он нашел массу причин, оправдывавших его пьянство.
Началось это с того времени, когда ему показалось, что все пути к режиссуре окончательно для него отрезаны. Какие возможности были у него, у студента сценарного отделения? Ни малейших! В те годы он заявил о себе, как обнадеживающий бескомпромиссный критик. Резал правду-матку направо и налево. Приобрел восторженных приверженцев и непримиримых противников; чего же больше желать человеку, стремящемуся войти в сознание киношной братии! Коли не подпускаете меня к режиссуре, так я хотя бы пропесочу вас как следует, чертовы бездари!
И мать внесла в его пьянство свою лепту. Пил, чтобы наказать ее. За что? За смерть отца. Оставь она отца в покое, он бы еще наверняка жил — дома, в Горном Лесковце. Но ее не устраивало быть женой всего лишь деревенского учителя, она заставила его переехать в Братиславу и тем самым стала повинной в его смерти — при исполнении служебных обязанностей, как благородно определяла она эту бессмысленную автомобильную катастрофу.
А тут еще дернула его нелегкая познакомиться с Геленой.
Случилось это вскоре после того, как он схлопотал в гостиной Яниных родителей свой бравый шрам на лице. За полночь он возвращался тогда домой из «Словацкого погребка», поспешая с самыми лучшими намерениями в собственную постель, но злонамеренная судьба распорядилась по-своему: у «Кристалл- бара» он замешался в один невинный инцидент, который снова подтвердил истинность давнего изречения: благими намерениями ад вымощен.
Впрочем, виной всему была его слабость к посторонним женщинам, которую — пусть это служит для него некоторым оправданием — он испытывал почти всегда в нетрезвом виде; формально он еще встречался с Яной, но их отношения, как ему казалось, застряли на точке замерзания. Кроме постоянных попреков по поводу его возлияний, действовали ему на нервы еще и ее родители. Они берегли Яну как зеницу ока; хотя она уже кончала институт, родители следили за каждым ее шагом, словно она все еще была незрелой девочкой. Не приведи бог остаться ей с ним до утра! Конечно, уберечь ее все равно им не удалось, но их постоянный присмотр утомлял его. К полуночи он обычно провожал ее до дверей, и баста. Вход воспрещен! Не раз выпадала возможность провести вместе целую ночь — всегда находился услужливый друг, которому нужно было «срочно уехать» и оставить пустую квартиру. Но Яне казалось это неприличным. Подчас у него даже создавалось впечатление, что делает она это намеренно, так сказать, играет в недотрогу, хорошо зная, что иные мужчины на это клюют. А если конкретно — так его друг Милан Плахи. Плахи уже давно приударял за ней. Но Славик был убежден, что тот напрасно тратит усилия, хотя, как вскоре выяснилось, в этой жизни ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
Гелена (правда, тогда он не знал, как ее зовут) привлекла его внимание (кроме уже упомянутой слабости к посторонним женщинам, спровоцированной хмелем) еще и по иным причинам. Лица ее в полумраке он даже как следует не разглядел, но по стройной фигуре, длинной шее и пышной многообещающей груди рассудил (бог весть почему), что она наверняка необыкновенно привлекательна. Кроме того, его просто ошеломил ее наряд: казалось, будто она возникла у «Кристалл-бара», сойдя прямо с экрана, где демонстрировался фильм, отснятый еще в тридцатые годы нашего удивительного столетия. На ней было что-то из блестящего фиолетового шелка в стиле «вамп». Изысканно обольстительный вырез обещал все, но при этом как бы ничего не навязывая. А юбка — и говорить нечего: он в жизни такой юбки не видел; спереди она доходила до колен, а сзади была почти до полу. Голову ее венчала весьма сложная, замысловатая прическа асимметричной формы, а из мочки точеного уха свисала, словно длинная подвеска, хрустальная серьга. И, пожалуй, более всего его заворожило, что серьга была только в одном ухе. Или я уже совсем окосел, или она потеряла вторую серьгу, рассуждал он, с идиотской улыбкой глядя на это диво дивное; женщина, несмотря на свой маскарадный костюм, была изящна, обворожительна и столь сексуально притягательна, что Славик нимало не удивился, что вокруг нее упорно вертелись два пожилых селадона и, как он понял, уговаривали ее вернуться в зал — хотя бы на одну рюмочку. Женщина отрицательно качала головой, смеясь при этом звонким, молодым смехом, к которому примешивалась некоторая хрипотца, вызванная, вероятно, перепоем и чрезмерным курением. В Славике мгновенно проснулись дремавшие чувства рыцаря и неустрашимого защитника слабого пола; он угрожающе накинулся на двух волокит и решительно потребовал, чтобы они перестали досаждать даме. Когда же эти двое при слове «дама» оскорбительно загоготали, он встал в воинственную позу, выпятил свою воробьиную грудь, сжал кулаки и незаметным жестом откинул длинные светлые волосы, обнажив шрам на лице; он по опыту знал, что шрам придает ему вид бравого и опасного парня — многих это поразительно быстро усмиряло. Но на сей раз шрам не произвел должного впечатления. Корешок, отваливай, пока будка цела, рявкнул один из
