по двору двигались неясные тени, слышались перешептывания, а затем вдруг женский визг или отчаянная ругань…
Передо мной одна из тех трущоб, куда заманиваются пьяные, которых обирают дочиста и выбрасывают на пустыри.
Около входов стоят женщины, показывают «живые картины» и зазывают случайно забредших пьяных, обещая за пятак предоставить все радости жизни вплоть до папироски за ту же цену.
Когда я пересек двор и подошел к входу в подвал, расположенному в глубине двора, то услыхал приглашение на французском языке и далее по-русски:
— Зайдите к нам, у нас весело!»
«Веселье» заключалось в том, что в скверной, прокуренной и грязной комнатенке несколько человек играли в карты, два пьяных мужика спорили о чем-то явно криминальном и пьяная же тетка голосила:
Гиляровского сразу же развели на выпивку, при этом всем подали пиво в простеньких стаканах, а нашему герою — в хрустальной кружке с крышечкой. Он мгновенно понял, что в кружке — снотворное, и отказался пить. Тогда обитатели притона стали настаивать:
«— А вот вы, барин, чего не пьете? У нас так не полагается. Извольте пить! — сказал бородач — банкомет и потянулся ко мне чокаться.
Я отказался.
— Считаю это за оскорбление. Вы брезгуете нами! Это у нас не полагается. Пейте! Ну? Не доводи до греха, пей!
— Нет!
— А, нет? Оська, лей ему в глотку! — Банкомет вскочил со стула, схватил меня одной рукой за лоб, а другой за подбородок, чтобы раскрыть мне рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне в рот.
Это был решительный момент. Я успел выхватить из кармана кастет и прямым ударом ткнул в зубы нападавшего. Он с воем грохнулся на пол».
Неизвестно, чем закончилась бы эта схватка. Владимир Алексеевич конечно же силач и тренированный мужик, но численное превосходство все-таки на стороне противника.
Кроме того, «дома даже стены помогают». Но тут в комнату вошел хозяин притона и узнал нашего смельчака. Они, оказывается, были знакомы по бегам.
Гиляровский был спасен. А в газете появился очерк под названием «В глухую». О притонах Москвы.
Владимир Алексеевич иной раз, пусть и незначительно, но подтасовывал факты. Чего не сделаешь ради сенсации. Но Пастухов на это не сердился. Напротив, ставил нашего героя в пример другим коллегам- репортерам.
Однажды, например, сотрудник газеты, некто Епифанов принес в редакцию заметку о том, что на Цветном бульваре найден был огромный мертвый какаду. Главный редактор прочитал и вынес заключение:
— Не пойдет! Ты вот найди, откуда это попугай взялся и как он на бульвар попал, тогда пойдет!
— Это невозможно, Николай Иванович! — обескураженно ответил Епифанов.
— Какой же ты после этого репортер? — возмутился Пастухов. — Может, сам нашел на помойке дохлую птицу и подкинул ее, чтобы сценку написать? Вон Гиляй с Вашковым купили на две копейки грешников у разносчика, бросили их в Патриарший пруд, народ собрали и написали сценку «Грешники в Патриаршем пруде». Там хоть смешно было… А это что? Сдох попугай, а ты сценку в сто строк. Вот найди теперь, откуда птица на бульвар попала. Эх ты, строчило-мученик!
Гиляровскому уже в то время позволялось многое. Он же не злоупотреблял своими репортерскими возможностями и дальше безобидных, но забавных шалостей не заходил.
Репортерские «эксперименты» нашего героя подчас были весьма оригинальны. Однажды он, к примеру, решил выяснить, какая почта лучше — лондонская или московская. Взял чистый лист бумаги, положил в конверт и подписал: «Лондон, Вшивая горка. В. А. Гиляровскому». Спустят полмесяца письмо из Лондона вернулось отправителю с припиской по-английски: «В Лондоне Вшивой горки нет».
Гиляровский сделал заключение: «Лондонский почтамт должен был бы написать, что „Вшивой горки в Лондоне нет и что по справке адресного стола Гиляровский проживающим в Лондоне не значится“. А Московский почтамт это сделал бы. Значит, Московский почтамт работает лучше Лондонского».
Действительно — на письме не было обратного адреса, однако же оно вернулось к нашему герою. Следовательно, почтамт и вправду сверился с данными адресного стола.
В другой раз Владимир Алексеевич отправился интервьюировать так называемых охотнорядцев — работников самого знаменитого московского рынка. О нем — чуть подробнее.
Охотный ряд возник в 1737 году, когда сюда перевели часть продуктовых лавок с нынешней Манежной площади. Тогда же появилось и название, характеризующее специализацию этого рынка. Торговали здесь так называемой убоиной.
Охотный ряд был в некоторой степени сезонным рынком. Вот как он выглядел сразу же после масленицы: «Великий пост. Мама и я ходим из лавки в лавку в рыбном ряду. Это — Охотный ряд. В огромном чану — рыбы. Серебристой россыпью заиндевелой мелочи искрятся крошечные снетки. Весело и людно кругом. Сверкает снег, как на картинке с Дедом Морозом. Пахнет сайками и блинами. На салазках — опарницы, бутыли: квасы, сбитень…»
Это — воспоминания Анастасии Цветаевой, сестры поэтессы Марины Цветаевой. Она не замечала «сора, перьев и рогож», набросанных в подсобках. Она видела тут великопостную сказку.
Великий пост — время духовных, большей частью скорбных размышлений. Того нельзя, и этого нельзя. Однако люди умудрились даже в этот период устроить себе праздник, ничуть не нарушая христианских заповедей. Как говорится, естество свое берет.
На великопостный рынок отправлялась «вся Москва». Он не помещался в Охотном ряду, и иной раз доходил до берегов речки Яузы. В лавках, конечно, ничего скоромного. Зато баранок — сахарные, горчичные, анисовые, маковые, соленые, лимонные, шафранные, изюмные… Десятки сортов. Их связками вязали и задирали на высокие шесты, чтобы не украл какой-нибудь хулиган. Зато в открытом небе на баранки нападали голуби.
Уйма всяких квасов — хлебный, солодовый, бражный, кислощейный (сильногазированный), изюмный, имбирный, грушевый. А кто замерз — пьет горячий сбитень. Прямо тут, на улице. К сбитню — постные блины. С икрою, с луком.
Больше всего праздник поста ощущался в медовом ряду. Там даже дух стоял церковный — пахло воском, но тем не менее и тут — разнообразие: мед малиновый, гречишный, вересковый, липовый… Такое же обилие было у рыбников, у грибников, у мастеров солить капусту.
Но с наступлением Великой субботы ассортимент изменялся. Павел Вистенгоф писал: «В Охотном ряду расставлены куличи, пасхи и красные яйца; туда стекаются хозяйки, дворецкие, повара и кухарки. Кто бежит и несет ногу копченой ветчины, кто тащится, едва передвигаясь под тяжестью нагруженных кульков, из которых торчит и нос испуганного петуха, и печальное рыло поросенка, производящего по улицам пронзительный визг, как бы от предчувствия, что ему не миновать беды».
Торговцы потешали посетителей разными ухищрениями. Однажды, например, на одной рыбной лавке появилось своего рода рекламное объявление: «Сам ловил, сам солил, сам продаю!» А вскоре на ближайшей лавочке вывесили такое объявление: «Сам не ловил, сам не солил, а дешевле соседа продаю».
