«ауди» серебристого цвета с личным водителем.
Глава 24
До заповедника ехали минут пятнадцать. Он оказался неухоженным старым парком в районе, застроенном преимущественно хрущевками. Перед темными деревянными воротами, стилизованными под старину, Олег остановился.
– Это дар Ющенко, – сказал он. – Обошлись в тридцать тысяч долларов.
Филатову показалось, что бревна врыли в землю кривовато и цена сооружения явно завышена. Никакой особой красоты он в воротах не увидел. Но, возможно, дело было не в ней, а в похожести на старые картинки?
За воротами продолжалась та же самая асфальтированная дорожка, хотя в шестнадцатом веке асфальта, кажется, не было. Они подъехали к деревянной церкви. Здесь Маслаченко отпустил машину.
– Настоящая казацкая церковь, – сказал он. – Зайди, поставь свечку, а я подожду здесь.
Внутри церковь оказалась небольшой, но уютной, как и все деревянные строения.
Горели лампады и свечи, а никого не было. Филатов подумал, что это, должно быть, небезопасно. Дерево – не камень. Хотя оно могло быть с какой-нибудь пропиткой от воспламенения. Он поставил свечку, опустил денег в прозрачный ящик для пожертвований и вышел на улицу. За деревьями виднелись верхние этажи соседних домов, что несколько нарушало атмосферу патриархальности.
Маслаченко повел его на слободу. Дорога пролегала через дамбу между двумя прудами с небольшим мостиком. В воде плавали какие-то птицы.
– Куры? – пошутил Филатов.
– Утки, – вполне серьезно ответил Маслаченко. – Куры не плавают.
Он рассказал, что это не простые пруды. Под ними протекает речка Лыбидь, которая упоминается в летописях о создании Киева. Филатов слушал вполуха. Его мысли были заняты фильмом Лобенко.
– Видишь вон те мостки? – показал Маслаченко.
– Да.
– Там на Крещение купается Ющенко, – похвастал Маслаченко.
Филатов посмотрел на него с интересом.
– Так ты, выходит, непростой парень?
– Да нет, я в политику не лезу. Мое дело – слобода.
– Но ты со связями?
– Не без этого, – с притворной скромностью подтвердил Олег. – Но я ими не пользуюсь.
– А если понадобится?
– Пока нужды не было.
– Не для себя.
– А для кого?
– Для пользы дела, – заговорщицки понизив голос, сказал Филатов.
– Какого дела? – недоверчиво спросил тот.
– «Оранжевого».
– Ну, тогда, наверное, да. А что ты имеешь в виду?
Все это время Олег говорил по-украински, а Филатов отвечал ему по-русски. От этого скорость коммуникации была невысокой, как Интернет на древнем телефонном модеме, когда постоянно рвется картинка видеоролика. Филатов понимал не все слова в его речи и кое-что вынужден был домысливать.
– Почему бы тебе не перейти на русский? – предложил Филатов. – А то мы совсем как Штепсель и Тарапунька.
– Я москальской мовой не розмовляю! – встал в позу Маслаченко.
– Так говорил же в Москве! – удивился Филатов.
– То в Москве, а то дома!
– Из принципа, значит?
– Есть немного.
– Тогда давай перейдем на английский. Или на французский.
– Зачем?
– Не хочу смущать твой слух русской речью, которую ты не любишь.
– Я с иностранными языками не дружен, – неохотно признался тот.
– Экая жалость, – притворно огорчился Филатов. – Придется оставить все как есть.
Он и не заметил, как в руке у Маслаченко появилась небольшая черная рация.
– Приготовьте там все, – отдал он распоряжение. – Я буду с гостем.
– Хорошо, – ответили ему.
За поворотом вдруг открылась настоящая сельская улица. По обе стороны ее тесно стояли беленые хаты под соломенными крышами. Окошки в хатах были подслеповатыми и почему-то с четырьмя круглыми стеклами каждое, а крыши спускались так низко, что до них можно было достать рукой. Во дворах то тут, то там ходили какие-то люди в старинных кафтанах и с саблями. Они почтительно здоровались с Маслаченко, тот важно кивал в ответ.
– Кто это? – спросил Филатов.
– Казаки.
– Для туристов?
– В том числе.
– А еще для чего?
– Для антуража.
– Живописно, – похвалил Филатов. Казаки напомнили ему стрельцов с пищалями возле Исторического музея в Москве, с которыми можно сфотографироваться за небольшую денежку.
– Это только начало, – довольно сказал Маслаченко. – Здесь будет центр народознания.
– Чего?
– Знаний о народе, о его исторических корнях и традициях.
– Хорошее дело.
– Я знаю. Видишь эти хаты?
– Да.
– Из чего, по-твоему, стены?
– Не знаю. Глиняные, наверное?
– Из глины с соломой, – пояснил Маслаченко. – Как их и делали четыреста лет назад.
– А они прочные?
– По сто лет стоят. А крыши – из ржаной соломы.
– Не протекают? – поинтересовался Филатов.
– Да ты что! – засмеялся Маслаченко. – Соломенная крыша лучше шиферной.
– Так уж и лучше?
– Ну, не хуже. А по экологичности – и сравнивать нечего.
– Ты так любишь старину, – заметил Филатов. – Что заканчивал? Исторический факультет, небось?
Маслаченко ответил не сразу и с явной неохотой.
– Ничего я не заканчивал. Но знаю по истории больше иного профессора. Высшее образование мало что значит.
– Конечно, – согласился Филатов, – дело не в нем.
Он не стал объяснять Маслаченко, что главная ценность высшего образования отнюдь не в знаниях, которые можно получить и самостоятельно, а в том, что оно дает способность к аналитическому мышлению, которую самостоятельно сформировать куда как труднее.
Маслаченко привел его в хату казацкого сотника, которая была значительно выше и больше остальных. В горнице две красивые официантки лет двадцати пяти в национальных костюмах сервировали стол. Посуда была глиняной, ложки деревянными, по стенам висели сабли, знамена и рушники. В красном углу – иконы.
– Настоящие? – поинтересовался Филатов, кивнув на артефакты.
