говорить. Зачем мне нужна, твоя Джой? Зачем мне узнавать ее получше? За те два часа, которые я провел в ее обществе, я и так все о ней понял. Ее собственная сестра ждет не дождется, как бы смотаться оттуда.
— Ты изменишь свое мнение.
— Не стоит тебе на это полагаться, понял? Если я найду возможность обеспечить маме уход, я оставлю ее с Кейси, и меня никто не вспомнит в Шебойгане, потому что мне все надоело.
— Я тебя понимаю.
— О, ты разбиваешь мне сердце своим пониманием!
— Как бы ты себя чувствовал, — спросил он, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не обнять его. Я держал руку так, будто она у меня сломана или в гипсе. — Как бы ты себя чувствовал, если бы твои родители стыдились того, что ты называешься их сыном?
— Я ощущал бы себя полным дерьмом, Леон, — сказал ему я. — Я бы чувствовал себя именно так.
— Есть хочешь? — позвала меня Кейси из кухни.
— Да, — ответил я ей. — Жареная говядина, индейка и…
— Заправка с майонезом, — закончила за меня Кейси.
— Должен признать, — проговорил Лео, — что хотя она и ненавидит меня до глубины души, Кейси была для вас хорошим другом.
— Она заменила мне в некоторой степени отца, которого у меня не было. Я, конечно, получаю большое удовольствие от нашей беседы, но у меня дела…
Он ушел. Я продырявил кулаком изголовье кровати. Это было хлипкое и плохое изголовье. Потом я начал плакать так сильно, что, в конце концов, обессиленный, заснул.
Глава двадцать пятая
Дневник Гейба
Моя мама ходила на физиотерапию по субботам. Если у нее оставались силы, после того, как терапевт поработал над ее ногами, заставив выполнять многочисленные манипуляции, она отправлялась на занятия в балетном классе. Иногда к ней присоединялась Кара. Когда ей было хорошо, мы жили, когда ей становилось немного хуже, мы ждали, затаив дыхание, что же будет дальше. Однако она поправлялась — в этом не было сомнений.
Мой отец вернулся — без Амоса — к назначенному дню развода. Я ждал, что меня снова посетит чувство щемящего ожидания, тоски, ностальгии, по тем золотым детским дням, которые в моей памяти были связаны с Лео. Однако ничего не последовало. Это можно было сравнить с тем, как если бы я касался шрама на колене (он остался у меня после того, как я порезался о поломанную ручку велосипеда). Я не чувствовал ничего. Пустота. Те воспоминания больше не вызывали у меня никаких ощущений.
До сих пор не вызывают.
Развод показался мне вполне обыденным событием. Даже более обыденным, чем переобувание. А ведь всего год назад развод представлялся мне таким же невероятным, как приземление марсианского космического корабля в теплице у Клауса. Последние полгода стали самыми долгими и мучительными в моей жизни. Я желал только одного — чтобы моя мама выглядела в суде на высшем уровне. Я не хотел, чтобы она хромала или казалась «съеденной» болезнью, даже, несмотря на то, что это вызвало бы дополнительное сочувствие у судьи. Мы уже знали, что отец должен будет платить ей каждый месяц определенную сумму, в связи с тем, что она не может работать, как раньше. Это содержание назначалось до тех пор, пока мама оставалась незамужней. Но я даже не рассматривал вариант повторного замужества.
Она продолжала вести себя так, словно ей все равно, существуют ли Лео и Амос. Во всяком случае, перед нами. Я догадывался, в чем тут дело. Иногда по вечерам я слышал через стену, как она пела под музыку, но все чаще до меня доносились обрывки разговоров по телефону. Она иногда плакала, но, очевидно, ее это успокаивало. Это напомнило мне те времена, когда мы были маленькими и слышали, как они с отцом занимаются сексом, мама немного стонала, а папа на выдохе произносил ее имя: «Джулиана, Джулиана». Мне было очень интересно, с кем она разговаривает. Кейси отпадала, потому что жила теперь с нами, да и потом она как раз была на конференции, а потом отправилась повидать брата в Денвере. Стелла тоже не в счет — разговоры с ней обычно сводились к одному слову: «Увидимся позже», и они с мамой договаривались о встрече в кафе. Оставалась только моя тетя Джейн. Но, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не смог бы говорить с ней дольше пяти минут, бабушка, же приходила каждый день, а в половине девятого вечера уже спала. Все друзья мамы, все эти профессорские жены, после того как история с Лео вышла наружу, сделали вид, что мамы вообще не существует.
Однажды мама отправилась с Аори на детское представление, и я занял место за ее рабочим столом. Мне было очень важно понять, кто же скрывается под маской таинственного собеседника. Я и не подумал, что лезу не в свое дело, потому что не отделял себя от нее. Она принадлежала нам, целиком и полностью.
Ладно. В тот вечер я обнаружил две исключительно интересные вещи. Журнал «Перо». Мама не читала журналов и все время повторяла, что только книга, которую нельзя удержать в руках, заслуживает пристального внимания, приводя в пример «Анну Каренину». Я пролистал журнальчик.
И там было ее стихотворение. Не то, которое я увидел в ее бумагах еще до путешествия. Другое. Я не знаю, было ли оно лучше. Я не разбираюсь в поэзии. Мама заставляла заучивать нас Роберта Фроста, да еще я запомнил, что произведения Эмили Дикинсон можно переложить на мелодию «Желтой розы Техаса». Но раз ее стихотворение поместили в журнале, наверное, оно было вполне приличным.
Вот оно:
Стихотворение показалось мне очень пессимистичным. Оно не вязалось с голосом Джулианы Джиллис, который я слышал по вечерам через стену: «Нет, правда?», «А ты что в ответ? Возможно, это не чрезвычайная ситуация, но в любом случае большая ответственность. Ладно, это не обязательно должно быть смертельным случаем». Мне казалось, что она разговаривает, как Каролина с Мариссой, но только красивее формулирует свои мысли.
Но самым интересным было то, что из журнала выпал листочек. Записка от парня.
«Это Мэтью Макдугал. Я знаю, что ты вряд ли меня помнишь, Джулиана. Но я тебя хорошо помню. Я сидел за тобой на лекциях по искусствоведению. Как я тебя любил!.. Ты танцевала — это зрелище навсегда осталось у меня в памяти — под любимую песню Пола Маккартни, которую он все время ставил в машине, доводя своих детей до бешенства. У меня есть восемнадцатилетняя дочь, и я тоже в свое время надоедал ей этой песней. Я читаю твою колонку, но, увидев твое стихотворение, решил написать. Если ты получишь мое письмо, прошу тебя, позвони мне, и мы легко наверстаем упущенное. С самыми теплыми чувствами, Мэтт».
Его номер телефона был здесь же, рядом с визиткой, на которой стояло: «доктор». Я глубоко задумался. Получается, что он назначал ей свидание. Доктор. Наверное, редкий зануда. Неужели это с ним она болтала по телефону? Если он прочел стихотворение, то знал, что у нее рассеянный склероз.
Зачем он тогда флиртовал с ней?
Я уже знал об этом заболевании достаточно много, чтобы понять, что мужчины, даже влюбленные, испарялись, как только слышали диагноз. Они уходили от своих избранниц, потому что представляли их хромающими, потерявшими ориентацию. Забота о такой женщине могла убить все чувства. Хотя у моей мамы случай не такой тяжелый, никто не мог поручиться, что произойдет дальше. Я положил назад листок с запиской, убедившись, что он лежит на той же странице, а потом разрезал конверт со счетами. Счета уже давно были моей обязанностью. Я подписывал их, как мама, делая это довольно мастерски. Я распечатывал ответы на письма, объяснительные по поводу отсутствия в школе Каролины и прочие бумаги, а затем ставил мамину подпись в моем исполнении.
