которыми пользовалась сама Серена.
– Но ты не обязана была этого делать, – пролепетала я, пораженная их щедростью.
В обществе Сассинелли у вас никогда не возникало ощущения, что они хвастаются своим богатством. Они делали подарки так, словно это было самой обычной вещью.
– Ронни, у тебя прекрасное лицо и хорошая кожа, – заметила миссис Сассинелли. – А этот климат мог ей повредить. Кроме того, ты слышала о том, что если не беречь ее от солнца, то можно получить рак кожи?
Я была так счастлива (как перед Рождеством), что просто обняла их.
– Это было самое лучшее время в моей жизни. Я никогда еще не отдыхала так.
– Ты заслужила это, – с грустью в голосе произнесла Серена. – Что тебе запомнилось больше всего?
– Конечно, тот день, когда я впервые увидела океан, – сказала я. – Это даже без комментариев. Но и все остальное тоже. То, как мы поймали рыбу весом пятнадцать футов. Пикники. То, сколько времени я проводила в воде. Я могла бы соперничать с морскими котиками. Все-все.
Когда пришло время уезжать, все обнялись, и Серена спросила:
– А ты не могла бы остаться еще ненадолго?
Но я уже успела соскучиться по дому. Не по жизни в Юте, а по Рейфу и папе. Мы снова обнялись – они стали мне как втора, семья.
– Наверное, дальше от родного дома я уже никогда не выберусь, – вздохнула я.
– Никогда – слишком сильное слово. Жизнь длинная, – философски заметил папа Серены. – Я слышал, что ты хочешь учиться на врача. Думаю, что в стране много достойных колледжей. Я знаю, что в Бостоне есть община мормонов. Юта – твоя родина, но это не означает, что ты привязана к ней навсегда.
Конечно, я знала, но никогда не задумывалась над этим всерьез. Я бы могла переехать, но оставаться собой. Я думала, что пойду по проторенной дорожке, но теперь поняла, что могу выбирать. Я способна хорошо учиться и рассчитывать на стипендию, отправиться в другое место – туда, где не погибали Рути и Беки. Я могла бы оставаться той же Ронни, к которой все привыкли, но в то же время ощутить себя новой. Я могла бы поработать и скопить денег на университет. Переезд стал бы для меня исцелением. Это вполне укладывается в рамки нашей веры: я бы продолжала быть хорошей девочкой из семьи мормонов, но, как и моя мама, имела бы и свои интересы.
На обратном пути я все время возвращалась к этой мысли, обдумывая ее и так и эдак. Я думала о том, как объясню свое решение родителям, так чтобы не задеть их чувств. Я могла не торопиться. Впереди были годы на размышление. Я могла принять решение, а потом изменить его, чтобы в итоге прийти к третьему варианту.
Все это было непривычно, пугающе, но будоражило мое воображение.
Мои родители были счастливы увидеть меня отдохнувшей и загоревшей. Рейф так обрадовался, что подлез под заграждение и бросился ко мне на руки. Похоже, родители считали, что я буду кипеть от желания поделиться с ними новостями, но я молчала. Мне так хотелось сесть на Джейд и увидеть Клэр и всех друзей! Я очень любила свою семью, но возвращение означало для меня Погружение в тоску и безысходность.
Дома я увидела нераспечатанный конверт на столе в холле. Когда я прочитала обратный адрес, у меня едва не закружилась Голова: «Эрли».
– Это не он, – быстро сказала мама. – Это от его родителей. Я не смогла заставить себя распечатать письмо.
Она смотрела на невзрачный конверт так, словно это был скорпион.
– Но, конечно, я должна сделать над собой усилие. Я думаю, Ронни, что им от нас ничего не надо. Просто они тоже родители, поэтому ищут прощение. Каково осознавать, что твой ребенок совершил такое тяжкое преступление?
– Ты должна сжечь его, – заявила я и понесла вещи к стиральной машине.
– Это было бы несправедливо, – ответила мама. – Я хочу молиться о том, чтобы мне была дарована мудрость прочесть это письмо.
Решение, которое, в конце концов, приняла мама, потрясло меня и впервые в жизни заставило усомниться во вменяемости моих родителей.
Глава двенадцатая
Курсовые работы учебного года я завершила до срока и посвятила все время накануне Рождества подготовке к экзаменам в колледж. Вместе с мамой я прошла заново основы алгебры, геометрии, математики, а еще химии, биологии и физики. С отцом я проштудировала лексику и значения отдельных слов: «Енот по сравнению с белым медведем – все равно что мусульманин по сравнению с исламским экстремистом. Плотник и архитектор – это как хореограф и...»
Думаю, что картина ясна. Я листала словари, в которых находила слова, не употребляемые в повседневной речи: аскетизм, амальгамировать, амортизировать. С папой мы изучали темы «Герой и антигерой», «Антагонист и протагонист», «Межличностные отношения и понятие долга перед обществом», «Права индивидуума и прессинг власти», «Взаимоотношения человека и природы», «Отчуждение от социума как способ гармонизации отношений с природой», «Поиск себя в процессе развития сюжета романа, описывающего путешествия индивидуума» (как в «Приключениях Тома Сойера»). «Индивидуум» меня чуть не довел до смертной тоски.
Я была так напичкана знаниями, что ощущала себя этаким пончиком с морковно-пряной начинкой – с виду вроде бы и лакомство, но вряд ли съедобное.
Как только мы определились с датами экзаменов, я начала ходить в школу, где преподавал папа. Я ходила туда два раза в неделю. Пока я «догрызала» гранит науки, я по-настоящему изгрызла шесть карандашей.
