ежедневно на протяжении последних месяцев, как будто вверяя свою судьбу кому-то более сильному и мудрому. — Я всегда знала, что нелюбима, что меня нельзя полюбить, — с мрачной решимостью сказала себе Энн, вновь открыв глаза и уставившись в потолок.
Ее родители не часто демонстрировали на людях свои чувства даже по отношению друг к другу, но у них находилась хоть капля внимания к ее брату и сестре, чего нельзя было сказать в отношении Энн. Когда она была моложе, то пыталась время от времени как-то расположить к себе отца и мать, пока не поняла всю тщетность своих порывов.
Временами Энн задавалась вопросом: может быть, причина их неприязни лежит в ее внешней непривлекательности? По сравнению с высокими, загорелыми, кареглазыми братом и сестрой худенькая и какая-то неземная в своей воздушности Энн ощущала себя чужой в семье, убогим кукушонком, подброшенным в гнездо прекрасных птиц.
Почему они не рассказали мне все еще тогда, в детстве? — в сотый раз мучила себя вопросом Энн, вспоминая с ужасающей ясностью роковой вечер четыре месяца тому назад, когда жизнь ее разом перевернулась…
Энн работала как вол, исполняя обязанности секретарши у одного большого начальника и одновременно посещая вечерние курсы: получить аттестат, открывавший дверь к заветной карьере, было мечтой девушки. Но радость от того, что она училась только на «отлично», была внезапно смазана жесточайшим гриппом, который привел к осложнениям и на три недели уложил Энн в больницу с диагнозом «пневмония и плеврит».
Если бы не ее друзья и коллеги по работе, Энн провалялась бы на больничной койке совершенно одинокая… Родные ни разу не навестили ее.
В первый же вечер после возвращения из больницы пропасть между Энн и матерью начала стремительно расширяться. И горькие последствия не заставили себя ждать.
— Прекрати называть меня мамочкой! — Перед глазами Энн внезапно возникло искаженное от злости лицо матери и сжатые в кулачки руки. — В твоих худосочных венах нет ни капли моей крови, слышишь! И ты еще имеешь наглость осуждать меня за то, что я не ухаживала за тобой последние три недели?! А чего ради я должна была это делать? Чего ради?!
— О чем ты? Какая кровь?
Энн мирно сидела возле камина в стерильно-чистой гостиной, но, услышав слова матери, резко вскочила. Глаза девушки сузились, но мать, словно спохватившись, что сболтнула лишнее, ничего не ответила и лишь тяжело дышала. Поняв, что ответа не дождется, Энн вопросительно взглянула на отца, возникшего в дверном проходе.
— О чем она, папа?
— Неужели нельзя было держать язык за зубами? — Отец бросил на супругу уничтожающий взгляд и медленно повернулся к дочери: — Пустяки, забудь, что она сказала, — произнес он примирительным тоном.
— Скажи ей, Питер! Ну! — Поведение мужа привело мать в исступление. — Через неделю с небольшим ей исполнится двадцать один, и она так или иначе все узнает. Пусть лучше это случится сейчас! Скажи ей, кто она такая и откуда взялась.
— Нет уж, говори сама. Я не желаю иметь с этим ничего общего. — Теперь лицо отца стало таким же багровым, как и у матери. — Я все время твердил, что безумием было брать ее к нам, и еще большим безумием — утаивать от нее правду. Это ты у нас всегда знаешь ответы на все вопросы — ты и рассказывай! — С этими словами Питер стремительно вышел из гостиной, хлопнув дверью.
— Ты не наша дочь, девочка. — В голосе матери — или женщины, которую Энн всю жизнь считала своей матерью, не было ни капли жалости. — Мы удочерили тебя, когда ты была еще младенцем, потому что в то время думали, что у нас не будет своих детей… Ты дочь моей сестры.
— Я тебе не верю, — сказала Энн, глядя на женщину перед собой, хотя в мозгу уже зрела мысль о том, что все недоразумения и обиды последнего времени теперь нашли разумное объяснение. — Ты же всегда говорила, что у тебя никогда не было сестры, и когда твои родители умерли…
— Я знаю, что говорила. — Плоское, постаревшее лицо женщины искажала откровенная злоба. — А теперь говорю, что все это было неправдой, ясно? Когда моей сестре исполнилось семнадцать, она обручилась с парнем, который оказался ничтожеством… — Мать истерически расхохоталась. — Он бросил ее, как только понял, что девица забеременела. А она-то думала, что все будут плясать вокруг нее. Когда ты родилась, у моей сестры не было ни денег, ни работы, и ты была для нее обузой.
Да, она просто наслаждается, рассказывая мне все это! — ужаснулась Энн. Воистину наслаждается.
— Еще находясь в родильном доме, она подумывала отдать тебя в приют, поэтому мы с Питером и решили удочерить тебя. В то время это казалось нам лучшим решением.
— Значит, ты — моя тетка? — задумчиво спросила Энн. — Ты это хочешь сказать?
— Вовсе нет. Я хочу сказать, что ты для меня — ничто! — Пожилая женщина пожевала щеку, с ненавистью глядя на белую от потрясения девушку, и на лице мачехи — или тетки? — не отразилось ни тени сострадания или жалости. — Меня саму удочерили, и обстоятельства были теми же, что и в твоем случае. Но через семь лет на свет явилась твоя мать, и с тех пор меня уже как бы не существовало. Все — новая одежда, игрушки — покупалось Линде, стоило ей только попросить.
— И ты возненавидела ее, — потухшим голосом произнесла Энн.
— Да, возненавидела. — Горечь исказила лицо пожилой женщины, подчеркнув мешки под глазами и морщины у губ. — Она была красавицей, настоящей красавицей, и мои родители ни минуты не давали мне забыть об этом. Линда — то, Линда — это…
— Тогда зачем же ты помогла ей? — передернувшись от отвращения, спросила Энн. — Почему взяла меня?
Женщина несколько раз моргнула, затем подошла к узкому окну в дальней части комнаты.
— Потому что тогда это нас устраивало, — ответила она, не оборачиваясь. — Полагаю, и тебе не на что жаловаться. Двадцать один год у тебя была крыша над головой, разве не так? Ты счастливее многих других в твоем положении. — Ее голос зазвенел, она повернулась к Энн, смерив ту уничтожающим взглядом. — Именно это все время твердили мне мои так называемые родители. Они повторяли это всякий раз, когда отталкивали меня или забирали с собой Линду, а меня оставляли дома одну. Мне следовало как- то отблагодарить их за «заботу»…
Внезапно Энн поняла все. В один краткий миг перед ней предстала истинная картина того, в чем помимо воли она тоже принимала участие. Женщина, стоявшая перед ней, когда-то была настолько захвачена злобой и ревностью по отношению к своим приемным родителям и младшей сестре, что приняла в свой дом ребенка, вынашивая планы извращенной, дьявольской мести. Именно Энн предстояло заплатить по счетам ее истинной матери, предъявленным к оплате матерью приемной.
А тут еще, словно нарочно, у мачехи рождаются собственные дети. Как глазурь на торт, тупо подумала Энн.
— Ну что, язык проглотила? — раздался откуда-то издалека вызывающий теперь уже отвращение голос.
— Моя настоящая мать… Где она? — с отсутствующим видом спросила Энн.
— Не знаю и знать не хочу! — последовал резкий ответ. — Она покинула город, как только были завершены все формальности с удочерением, и с тех пор мы ее больше не видели.
— Куда она уехала? Ты знаешь, я вижу это по твоим глазам.
— Скажите на милость, она может читать по глазам, наша мисс Остроглазка! — Сарказм в голосе мачехи звучал оскорбительно. — Просто вся в мать! Та тоже всегда была первой в классе, но однажды все это разом кончилось. Как кончится и для тебя!
— Куда она уехала? — стояла на своем Энн.
— Это где-то на северо-западе. Городок под названием Слоу, но прошло уже…
Энн пулей выскочила из комнаты. В ту ночь она не сомкнула глаз, ощущая себя никому ненужной, а свое горе — невыносимым. Но к тому часу, когда темное небо прорезали первые розовые штрихи занимавшейся зари, девушка пришла сразу к нескольким решениям, не допускающим пересмотра.
