— Я знаю, что вы скоро уедете, — вполголоса сказал он. — Дар предвидения дан немногим. Но разве мы всегда должны думать о будущем?
— Живи сегодняшним днем и бери то, что тебе предлагают? — Да, черт побери, хоть раз в жизни дай себе волю! Слишком долго она думала о будущем. Но Гейл не была уверена, что сумеет дать себе волю. Она к этому не привыкла.
Или сумеет?
Она хочет Эндрю. Отрицать это не имеет смысла. Кому будет плохо, если она ради разнообразия воспользуется тем, что само плывет в руки? Если ее раз в жизни перестанет заботить то, что случится или чего не случится завтра?
Стоит ли уступить искушению и хотя бы ненадолго забыть обо всем на свете или нет? Гейл этого не знала. Она твердо знала только одно: ее сопротивление Эндрю не будет долгим.
Сегодня она уже проиграла одну битву за жизнь. На вторую у нее просто не хватит сил.
Она протянула руку и развязала шелковую ленту, скрепляющую волосы. Потом потерла затылок кончиками пальцев и распустила волосы по плечам.
— А что будет дальше? — спросила Гейл, не уверенная, стоит ли продолжать этот легкомысленный разговор.
Эндрю поднял ее правую ногу и прижал основание ладони к пятке. Гейл инстинктивно вытянула уставшую голень и блаженно застонала.
— Дальше? Вот что, — ответил он, делая то же самое с ее левой ногой. — Вы расслабитесь. Сейчас вы слишком напряжены и измучены.
Гейл опустила голову на валик.
— Трудная ночь, — сказала она, закрыв глаза.
— Много работы?
— Не так уж. Просто она была слишком… длинной. Сегодня утром у меня умерла пациентка. — Признавшись в этом, Гейл почувствовала, что у нее защипало глаза от слез.
— Понимаю, — с сочувствием сказал Эндрю. — Но вы занимаетесь этим достаточно давно и знаете, что нельзя спасти всех, как ни старайся. Радость моя, иногда это выше наших сил.
Гейл открыла глаза и посмотрела на Эндрю сквозь пелену слез. Сострадание смягчило его чеканные черты. До сих пор Гейл была одна, и ей было не с кем поделиться радостями и печалями своей профессии. Конечно, сестры и сиделки люди отзывчивые, но где это видано, чтобы врач, не сумевший вылечить больного, рыдал в жилетку какой-нибудь нянечке? На работе Гейл держалась как кремень и не позволяла себе распускаться. А дома тоже крепилась и твердила себе, что единственный способ выжить — это аутотренинг, которому их с братом научили родители.
Но сегодня ей хотелось плакать как ребенку, ощущать объятия Эндрю, слышать его невразумительные утешения и уверения в том, что все будет хорошо.
— Ненавижу, когда побеждает эта гадина, — сказала она, пытаясь проглотить комок в горле.
Эндрю положил ее ногу на колени, взялся за лодыжку и продолжил массаж.
— Какая гадина? — спросил он. Его лоб прорезала тонкая морщина.
Она вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Смерть. Мы сделали все, чтобы спасти эту женщину, но у нее уже не было сил, чтобы выжить.
Он не ответил, продолжая снимать напряжение в лодыжках Гейл и ожидая продолжения рассказа.
— Мне уже приходилось терять пациентов. Это не зависит ни от квалификации врача, ни от его усилий. Но на этот раз все было по-другому. Я видела такое, от чего вас по ночам стали бы мучить кошмары, но никогда не встречалась с такой жестокостью и страстью к самоуничтожению. Даже когда работала в Далласе, а в больших городах случается всякое.
Эндрю протянул руку.
— Иди ко мне.
Не колеблясь ни секунды, она приняла руку Эндрю, и он слегка потянул Гейл к себе. Потом он прижался спиной к другому валику и посадил Гейл к себе на колени.
Массаж ног заставил ее забыть о голосе рассудка. Она сидела между твердыми ляжками Эндрю, прижавшись спиной к его мускулистой груди, и была готова к полной и безоговорочной капитуляции.
— Радость моя, рассказывай. — Слова Эндрю рокотали в его груди, и этот рокот отдавался у нее в спине. Гейл почувствовала себя намного уютнее, и сама удивилась этому.
— Женщина была беременна, — тихо сказала она.
Эндрю обнял ее и прижал к себе. Гейл провела ладонями по рукам, лежавшим на ее животе, наслаждаясь прикосновением к чуть шершавой мужской коже.
— А ребенок? — спросил он.
Гейл вытянулась всем телом. Прижиматься к Эндрю и ощущать его мужской запах было удивительно приятно. Она положила голову ему на плечо. Боже, как тепло, как уютно, как спокойно…
— В инкубаторе для новорожденных. Подключен ко всем мыслимым и немыслимым медицинским приборам. Не знаю, выживет он или нет.
— Я не врач, — ответил Эндрю, — но знаю, что, хотя в наши дни можно создать ребенка в пробирке, во время беременности бывает всякое. Верно?
— К несчастью, да. Существует ряд опасностей, однако болезни, грозящие беременным и вызывающие детскую смертность, можно определять на ранней стадии и принимать соответствующие меры. Но тут дело не в этом. Дело в матери. Какой-то пьяный псих изувечил ее так, что опознать несчастную удалось только по зубам.
Перед глазами Гейл снова возникли воспаленные следы от уколов на руках молодой матери. Сломанные кости, сделавшие когда-то красивое лицо совершенно неузнаваемым. Одутловатая кожа с множеством ссадин и ужасных кровоподтеков — как свежих, синих и красных, так и старых, желто-зеленых. И маленькие идеально круглые шрамы, оставленные горящей сигаретой. Человеческое отребье в его худшем виде.
— Я не слабонервная. В отделении неотложной помощи иначе не выжить. Но по-прежнему злюсь, если все бывает бесполезно. Когда помогаешь родиться невинному ребенку, привыкшему к крэку или героину, это невыносимо. Я знаю, что нельзя давать воли этому чувству, но ничего не могу с собой поделать.
Руки Эндрю напряглись, и Гейл зажмурилась, борясь со слезами, снова навернувшимися на глаза.
— Энди, я не могу избавиться от боли.
Губы Эндрю нежно прижались к ее виску.
— Радость моя, боль напоминает нам о том, что мы еще живы. Ты ведь не хотела бы избавиться от нее навсегда?
— Сегодня утром мне этого хотелось, — призналась она. — Хотелось навсегда потерять чувствительность, но, когда мать умерла, пришлось делать кесарево сечение. Извлекая младенца из матки, я страшно злилась. Если он не умрет в ближайшие сорок восемь часов, то, может, и выкарабкается. Но я не могу не думать о том, какая жизнь его ждет. Всё против этого малыша, а ему лишь несколько часов от роду.
— Ты не представляешь себе, какими живучими бывают младенцы…
В голосе Эндрю прозвучала такая странная нотка, что Гейл закинула голову и посмотрела ему в лицо. Его глаза стали холодными и мрачными, рот угрюмо сжался.
Она слегка покачала головой.
— Не знаю, Энди. Младенец родился недоношенным. У него не полностью развились легкие. Утробный алкогольный синдром — это только начало. Добавь сюда привычку к крэку и еще Бог знает к чему. Плохое питание, желтуха, и я не удивлюсь, если у него обнаружится СПИД. А в довершение всего… Насколько нам известно, у этого малыша нет никого на белом свете, кто мог бы о нем позаботиться.
Эндрю крепко обнял ее и снова поцеловал в висок.
— Может быть, ему повезет, — сказал он. — Так же, как повезло мне.
