Кажется, таким необычным образом он попытался сказать, что одобряет ее связь с Эндрю. Забавно… Гейл еле заметно улыбнулась. Она так давно стала сама себе хозяйкой, что уже почти забыла, как приятно, когда время от времени другие заботятся о тебе.
— Доктор Спенсер, я пришла сюда не для того, чтобы разговаривать обо мне.
Наступила его очередь вздохнуть.
— Айрин слишком много болтает, — недовольно сказал Бартоломью. — Я знал, что не следует доверять секреты этой ворчливой старой зануде.
Несмотря на сложность предстоящего разговора, Гейл невольно рассмеялась.
— Кто бы говорил!
Спенсер гневно нахмурился.
— По-твоему, я старый ворчун?
— Ну, если содержание соответствует форме… — Гейл оттолкнулась от двери, сделала несколько шагов по потертому восточному ковру и села в пухлое бархатное кресло винно-красного цвета.
Спенсер закрыл журнал, лежащий у него на коленях, и положил его на письменный стол.
— Зато я не зануда. Я живу и даю жить другим.
— В самом деле? С каких это пор?
На его губах появилась слабая улыбка. Это зрелище было таким необычным, что Гейл вытаращила глаза.
— Придержи язык, — сказал Спенсер, погрозив ей пальцем. — В конце концов, пока я здесь главный.
Гейл слегка нахмурилась, обхватила себя руками и пристально посмотрела на Спенсера. Он не выглядит смертельно больным. Он смотрится таким же сильным и кряжистым, как обычно. К несчастью, через несколько недель все изменится и Бартоломью Спенсер, доктор медицины, станет тенью самого себя.
— Что вам сказал онколог?
— Это не онколог, а разбойник с большой дороги. Чтобы протянуть еще немного, придется изрядно раскошелиться.
— Значит, вам предстоит курс лечения? И что он рекомендовал?
Спенсер отвернулся и посмотрел в окно. В солнечных лучах, пробивающихся сквозь щели жалюзи, плясала пыль. Механизм годовых часов, стоящих на краю письменного стола из красного дерева, беззвучно вращался под стеклянным куполом. Прошла целая минута, прежде чем старик снова посмотрел на Гейл.
— Я еще ничего не решил, — тихо сказал Спенсер. Его голос, обычно низкий и ворчливый, внезапно прозвучал удивительно мягко.
Гейл закрыла глаза и тяжело вздохнула. Ее сердце сжалось от боли. Родители учили ее владеть своими эмоциями, но, как видно, урок пошел не впрок.
— Почему? — спросила она. — Почему вы так эгоистичны? В этом городе многие зависят от вас. Вы нужны им, Бартоломью. А они нужны вам.
Он снова фыркнул, на этот раз неодобрительно.
— Ничего, как-нибудь обойдутся.
Гейл покачала головой.
— Вы кривите душой, и сами знаете это. Неужели вы забыли, сколько времени эти люди привыкали ко мне? И все равно остались те, кто хочет иметь дело только с вами. Мой контракт скоро кончится, и я уеду в Нью-Йорк. У вас останется время, чтобы пригласить в клинику другого врача? Или вы будете настолько эгоистичны, что дадите клинике закрыться? А о жителях Оуквуда вы подумали?
Спенсер встал и посмотрел на нее сверху вниз. Его брови сошлись на переносице, глаза заблестели.
— Не смей читать мне нотации, девчонка! Я не срываюсь со старта, как нервная скаковая лошадь при звуке колокола! Нью-Йорк… — сердито проворчал он. — Таких малышек, как ты, этот город глотает живьем.
— Бартоломью, речь не обо мне, — спокойно ответила Гейл. — Речь о вас.
Он отвернулся, подошел к деревянной каминной полке, на которой стояли десятки фотографий в рамках, сунул руки в карманы белого халата и несколько секунд смотрел на снимки.
— Я не боюсь смерти, — наконец мрачно сказал Спенсер. — Я старый человек, переживший всех своих родных. Мой сын и слышать не хотел о медицине. У меня чуть инфаркт не случился, когда он сказал, что хочет стать ихтиологом. Больнее мне было только один раз — когда он погиб.
Благодаря Айрин Гейл кое-что знала о прошлом Спенсера. Он женился на девушке из Джорджии и привез ее с собой в Оуквуд, унаследовав отцовскую клинику. У них был единственный сын, Джеффри, который в семнадцать лет утонул в Атлантике, когда его яхту перевернул неожиданно начавшийся шторм. Жена Бартоломью пережила сына на год. Спенсер так и остался вдовцом. Правда, Гейл подозревала, что у него был долгий роман с Айрин. Но об этих делах Айрин помалкивала, что было совсем не в ее стиле.
— Мне пора уйти на покой и передать клинику кому-нибудь помоложе. Человеку, который умеет заботиться о пациентах, — сказал Бартоломью, повернувшись к ней лицом. — Как бы ты отнеслась к такому предложению?
У Гейл отвисла челюсть. Спенсер всегда разговаривал с ней свысока, постоянно сомневался в ее способностях, отменял ее распоряжения и подрывал авторитет Гейл в глазах Ширли… Ничего подобного она не ожидала.
Гейл втянула в себя воздух и медленно выдохнула.
— Я не могу.
— Не объяснишь почему?
— Потому что я не семейный врач. Моя специальность — неотложная помощь.
— Что, слишком буднично?
Она покачала головой.
— Дело не в этом. Я…
— Я скажу тебе в чем дело, — сказал Бартоломью, садясь на угол письменного стола. — Ты боишься боли.
— Это смешно, — возразила Гейл.
Он скрестил руки на груди.
— Ты стараешься казаться крутой, но на самом деле мягкотелая. И именно поэтому задираешь нос.
— Когда это я задирала нос? — Разговор у них получался глупее не придумаешь. — Ничего подобного!
Взгляд Спенсера был суровым, но Гейл показалось, что в нем блеснула искра нежности.
— Как по-твоему, чем я занимался с тех пор, как ты приехала в Оуквуд со своими представлениями о медицине, которых нахваталась в большом городе? Я пытался внушить тебе, что люди у нас простые. Им нужны не роскошные дипломы, а человек, который будет о них заботиться.
Гейл встала.
— Я не хочу этого слышать.
— Сядь на место! — властно велел старик. — Ты хороший врач. А в один прекрасный день станешь чертовски хорошим. Если перестанешь важничать и найдешь общий язык с пациентами.
— Ничего я не важничаю! — начала спорить Гейл.
— Сама знаешь, что мелешь вздор, — чуть мягче сказал Спенсер. — Просто ты боишься пациентов. И прячешься за болезнью, стараясь не видеть людей.
— Нет! — яростно замотала головой Гейл. — Вы ошибаетесь! — Конечно, ошибается. Она никогда не пряталась от людей. Пациенты всегда были для нее главным.
— Ты так думаешь? А разве не поэтому тебе не терпится галопом ускакать в Нью-Йорк и начать работать в отделении неотложной помощи огромной городской больницы?
— Неотложная помощь — моя специальность, — повторила Гейл, на этот раз куда менее сердито.
— Огнестрельные раны. Колотые раны. Попытки самоубийства. Двенадцать машин, столкнувшихся на
