лежа на полу возле Бонни, развлекал ее, раскачивая часы на цепочке, но так, чтобы она не могла до них дотянуться.
Уэйд взял было несколько книг, потом с грохотом уронил их и глубоко вздохнул.
— О господи, Уэйд! — раздраженно воскликнула, поворачиваясь к нему, Скарлетт. — Пошел бы куда- нибудь, поиграл.
— Не могу. На дворе дождик.
— В самом деле? Я не заметила. Ну, займись чем-нибудь. Ты действуешь мне на нервы, когда вертишься без толку. Пойди скажи Порку, чтобы он запряг карету и отвез тебя к Бо поиграть.
— Он же не дома, — вздохнул Уэйд. — Он на дне рождения у Рауля Пикара.
Рауль, сынишка Мейбелл и Рене Пикара, был, по мнению Скарлетт, преотвратительным существом, больше похожим на обезьяну, чем на ребенка.
— Ну, можешь поехать к кому хочешь. Пойди скажи Порку.
— Никого нет дома, — возразил Уэйд. — Все на дне рождения.
Хотя к слову «все» и не было прибавлено: «кроме меня», однако эти слова повисли в воздухе, но Скарлетт, вся ушедшая в свои подсчеты, не обратила на это внимания.
Ретт же приподнялся и спросил:
— А ты почему не на дне рождения, сынок?
Уэйд подошел к нему совсем близко и остановился, шаркая ногой по ковру. Вид у него был глубоко несчастный.
— Меня не пригласили, сэр.
Ретт отдал Бонни часы на растерзание и легко вскочил на ноги.
— Да бросьте вы эти проклятые цифры, Скарлетт. Почему Уэйда не пригласили на день рождения?
— Ах, ради всего святого, Ретт! Оставьте меня сейчас в покое. У Эшли тут такая неразбериха в цифрах… А-а, вы про день рождения? Что ж, тут нет ничего необычного в том, что Уэйда не пригласили, да к тому же я все равно не пустила бы его. Не забудьте, что Рауль — внук миссис Мерриуэзер, а миссис Мерриуэзер скорее впустит вольного негра в свою драгоценную гостиную, чем кого-либо из нас.
Ретт, задумчиво наблюдавший за лицом Уэйда, увидел, как тот сморщился.
— Пойди-ка сюда, сынок, — сказал он, привлекая к себе мальчика. — А тебе хочется быть на этом дне рождения?
— Нет, сэр, — храбро ответил Уэйд, но глаза опустил.
— М-м… Скажи-ка мне, Уэйд, а ты бываешь на дне рождения у Джо Уайтинга или Фрэнка Боннелла… или у кого-нибудь из твоих приятелей?
— Нет, сэр. Меня очень редко приглашают.
— Ты лжешь, Уэйд! — воскликнула, оборачиваясь, Скарлетт. — Ты же на прошлой неделе был на трех детских праздниках — у Бартов, у Гелертов и у Хандонов.
— Более отборную коллекцию мулов в лошадиной сбруе трудно себе представить, — заметил Ретт, с легкой издевкой растягивая слова. — И ты хорошо провел время на этих праздниках? Ну, говори же.
— Нет, сэр.
— А почему нет?
— Я… я не знаю, сэр. Мамушка… она говорит, что все это белая рвань.
— Я с Мамушки шкуру спущу — сию же минуту! — воскликнула вскакивая Скарлетт. — А ты, Уэйд, если будешь так говорить о друзьях своей мамы…
— Мальчик верно говорит, как и Мамушка, — сказал Ретт. — Но где же вам знать правду, если вы отворачиваетесь от нее… А ты, сынок, не волнуйся. Можешь больше не ходить на праздники, если тебе не хочется. Вот, — добавил он, вытаскивая из кармана банкноту, — скажи Порку, чтоб запряг карету и повозил тебя по городу. Купи себе чего-нибудь сладкого — да побольше, чтоб разболелся живот.
Лицо Уэйда расцвело в улыбке. Он сунул в карман бумажку и с тревогой посмотрел на мать — одобрит ли она такую затею. Но Скарлетт, сдвинув брови, глядела на Ретта. Он поднял с пола Бонни и прижал к себе — крошечное личико уткнулось ему в щеку. Скарлетт не могла понять, о чем он думает, но в глазах увидела что-то похожее на страх — страх и чувство вины.
Приободренный щедростью отчима, Уэйд застенчиво подошел к нему.
— Дядя Ретт, а можно мне вас что-то спросить?
— Конечно. — Лицо у Ретта было напряженное, отсутствующее, он крепче прижал к себе голову Бонни. — О чем же ты хочешь спросить меня, Уэйд?
— Дядя Ретт, вы… а вы воевали?
Взгляд Ретта мгновенно обратился на мальчика — глаза смотрели пронзительно, но голос, задавший вопрос, звучал небрежно:
— А почему ты спрашиваешь, сынок?
— Да вот Джо Уайтинг говорит — вы не воевали, и Фрэнк Боннелл тоже.
— А-а, — проронил Ретт, — а ты им что сказал?
Уэйд стоял с несчастным видом.
— Я… я сказал… я говорю, что не знаю. — И на одном дыхании выпалил: — Но мне все равно, воевали вы или нет. Я поколотил их. А вы были на войне, дядя Ретт?
— Да, — с неожиданной резкостью сказал Ретт. — Я был на войне. Я был в армии восемь месяцев. Я прошел с боями весь путь от Лавджоя до Франклина, штат Теннесси. И я был с Джонстоном, когда он сдался.
Уэйд запрыгал от восторга, а Скарлетт рассмеялась.
— А я-то полагала, что вы стыдитесь своего участия в войне, — сказала она. — Разве вы не просили меня помалкивать об этом?
— Прекратить — оборвал он ее. — Ну как, ты доволен, Уэйд?
— О да, сэр! Я знал, что вы воевали. Я знал, что вы не трус, как они говорят. Вот только… почему вы не воевали вместе с отцами других мальчиков?
— Да потому, что отцы других мальчиков были люди глупые и их направили в пехоту. Я же закончил Вест-Пойнт и был в артиллерии. В полевой артиллерии, Уэйд, а не в войсках внутреннего охранения. А чтобы служить в артиллерии, Уэйд, нужно иметь голову.
— Еще бы! — сказал Уэйд, весь сияя А вы были ранены, дядя Ретт?
Ретт ответил не сразу.
— Вы расскажите ему про свою дизентерию, — с издевкой заметила Скарлетт.
Ретт осторожно опустил малышку на пол и вытянул сорочку и нижнюю рубашку из брюк.
— Подойди сюда, Уэйд, я покажу тебе, куда я был ранен.
Уэйд, возбужденный происходящим, подошел и уставился на то место, на которое указывал пальцем Ретт. Смуглую грудь пересекал длинный рубец, спускавшийся вниз на мускулистый живот. То была память о ножевой драке на калифорнийских золотых приисках, но Уэйд не мог этого знать. Он глубоко вздохнул от счастья.
— А вы, видно, такой же храбрый, как мой папа, дядя Ретт.
— Почти, но не совсем, — сказал Ретт, засовывая сорочку в брюки. — А теперь иди, накупи себе сластей на доллар и бей всех мальчишек, которые посмеют сказать, что я не был в армии.
Уэйд, приплясывая и громко зовя Порка, выбежал из комнаты, а Ретт снова подхватил на руки малышку.
— Ну, к чему вся эта ложь, мой доблестный вояка? — спросила Скарлетт.
— Мальчик должен гордиться отцом… или отчимом. Я не хочу, чтобы ему было стыдно перед другими маленькими зверюгами. Дети ведь жестокие существа.
— Какая чепуха!
— Я никогда не задумывался над тем, что это может значить для Уэйда, — медленно произнес Ретт. — Я никогда не думал, что он страдает. С Бонни так не будет.
— Как — так?
— Вы думаете, я допущу, чтобы моя Бонни стыдилась своего отца? Допущу, чтобы ее не приглашали на дни рождения, когда ей будет девять или десять лет? Думаете, допущу, чтобы ее унижали, как Уэйда, за
