забыла свою питомицу, да и Халла не могла вспомнить запах медведицы, который когда-то так много для нее значил.
Она бродила по лесу, ела медвежью пищу: птичьи яйца, мышей, ягоды, орехи и коренья.
Она разговаривала с птицами и зверями, чей язык был ей знаком. Но они были слишком легкомысленны, и воспоминаний у них совсем не было, а она привыкла к драконам, чья память хранила столетия, где каждый год был отмечен каким-нибудь приобретением, и можно было строить далеко идущие планы отношений с человечеством во имя порядка. Птицы не обладали памятью: одна общая память владела ими, заставляла их слепо совершать странные поступки, например тысячемильные перелеты через опасности. Эта память определяла воздушные пути от гнезда и к гнезду, так что если отодвинуть гнездо совсем недалеко, они уже не находили его, и память не спасала, а губила холодеющие яйца и голодных птенцов. Такой мир был не для Халлы, пусть его даже переполняли сиюминутные чувства, переводимые памятью в приятные поступки и чарующие песни. Драконы не пели, и Халла тоже до сих пор не пела. Теперь она пыталась подражать птицам, повторять их песни, отвечать им. Это было красиво, но ей не хотелось быть птицей.
Она попробовала ненадолго пристать к белкам. С ними было весело, они делали запасы, словно прятали сокровища, они работали, охотились, сами прятались. Но в этом тоже не было разумного плана. Ими управляла общая память. И у остальных лесных прятальщиков — мышей, например, — было то же самое. Они вроде бы работали, но это была деятельность лап и зубов, а не разума.
Пришла очередная осень. Общая память уложила медведей в спячку, побелила зайцев и лис. Халле пора было возвращаться в пещеру Гоука в Иссохшем Лесу, у нее не было другого дома. Но сокровище Гоука не притягивало ее, она не была его частью, как у Оггхи. Да и ждут ли ее там?
Под роняющими золотую листву березами паслись немые единороги с тяжелыми головами. Она села на одного из них и поехала куда-то без всякой цели. Лохмотья оборванного золотого платья казались березовыми листьями на его шелковой спине. Халле почему-то захотелось встретить валькирию Стейнвор: может быть, теперь она бы с ней улетела…
Единорог вдруг фыркнул и попятился, так что Халла чуть с него не слетела. Она крепко вцепилась ему в гриву, пригнулась, ласковым шепотом придержала его и прислушалась. Откуда-то доносились голоса, в воздухе пахло дымом. Единорог дрожал. Она подтолкнула его к дубу, схватилась за толстую ветку и, как белка, полезла вверх. Единорог ускакал легким галопом, низко опустив морду с рогом.
С верхних веток была видна прогалина в кустарнике, там горел костер и сидели люди — человек двадцать или тридцать. В стороне от костра жалось испуганное стадо коров, которое охраняли три всадника. Если коровы пытались шагнуть в сторону, всадники ударом в лоб загоняли их обратно. И еще там были три женщины, привязанные, как недавно она сама, только без надежды на дракона-спасителя. Халла крепко прижалась к ветке, на которой сидела, и прислушиваясь замерла. Люди вдруг вскочили, схватились за топоры и копья, и она увидела что к прогалине подходит еще одна банда и рассыпается по кустам, окружая первую. Она стала следить за боем, желая, чтобы в нем оказалось побольше убитых.
Скот, оставшийся без присмотра, разбежался, а привязанные женщины вопили и дергались в путах. Вдруг сверкающие топоры и щиты на мгновение погасли, солнце прикрыла туча, раздался гром, и мощный конь валькирии, не касаясь земли, завис на крыльях возле дуба. Стейнвор бегло осмотрела поле, нагнулась к Халле, крикнула:
— Смотри, как я его сейчас!
И с громким криком ударив коня пятками, понеслась над полем, перегнулась через седло, подхватила в падении одного человека и закинула его поперек на хребет коня. Голова воина откинулась, из большой раны в горле хлестала кровь. Конь подлетел назад к дубу. Халла посмотрела на мертвого, узнала в нем своего героя, сына Короля Дейла, и с удовольствием подумала, что перед смертью ему, наверное, было очень больно.
— Ловко получилось, — похвасталась раскрасневшаяся Стейнвор. Волосы у нее слегка растрепались. — Я его подхватила так, что он не успел коснуться земли! За это Всеотец повысит меня в чине!
— На нем вещи из нашего сокровища! — вдруг закричала Халла, у которой перехватило дыхание и сердце заколотилось.
— Ты хочешь их взять? — спросила Стейнвор.
— Конечно! — сказала Халла. — Они же наши.
— Так бери! — сказала Стейнвор. — У него в Валхалле будет еще больше.
— Как? — спросила Халла.
— Всеотец их после трапез раздает. Они, конечно, не настоящие, но этот все равно ничего не узнает. Там и пиры не настоящие, и девушки. Но им-то что! Они никогда не узнают. Бери, бери!
Стейнвор стянула браслеты сначала с одной мертвой руки, потом с другой. Руки повисли. Халла аккуратно надела браслеты на ветку.
— Ожерелье тоже хочешь? — спросила Стейнвор. — Оно в крови.
— Всего лишь человеческая кровь, — презрительно сказала Халла. — Дай сюда!
Она узнала ожерелье — гордость коллекции Оггхи, золотая змея с волчьими головами. Оно так таинственно сверкало на мху в дальнем углу пещеры. Она его почистит и заново отполирует.
— И кольца тоже! — потребовала она.
Конь волновался. Ноша мешала ему ровно держаться в воздухе, не касаясь земли. Но Стейнвор поснимала все кольца, передала их Халле и вытерла пальцы о перья на конских крыльях.
— Драконыш поганый, — бросила она через плечо и взлетела в свою тучу.
Одно из колец упало мимо ветки на землю. «Ой, надо его достать, быстро, быстро», — подумала Халла, мигом слезла с дерева, увидела, как оно блеснуло в листьях, схватила и белкой вскарабкалась на дерево снова, еще больше обрывая платье. Сидя на ветке, она сначала посмотрела на свое золото, потом на бой, который уже почти кончился. Победили те, что пришли позже. Они прогнали оставшихся в живых захватчиков из Дейла, освободили своих женщин, теперь сгоняли разбежавшийся скот. Халла подождала, пока они ушли за лес, потом осторожно спустилась на землю со своим сокровищем.
Что же теперь? Идти в пещеру Гоука в Иссохший Лес? Там, по крайней мере, она будет в безопасности. Но там придется поделить сокровище. Нет, этого она не вынесет. Она терла драгоценности мхом и листьями, чистила, пока с них полностью не исчезли следы крови и ее запах. Нет, нет, это не делится. Оггхи погиб, это ее сокровище, заработанное болью и страхом и здравомыслием. Она за него заплатила. Его надо спрятать, чтобы никто не увидел. А где пещера? Есть ли здесь хоть дупло, хоть медвежья берлога в камнях?
Она все надела на себя. Так надежнее. Утолщение на ожерелье, где оно переходило в волчью голову, давило ей в ямку возле ключицы, заставляя гордо поднимать голову. Наверное, для этого оно и было сделано. Браслеты оттягивали руки, не давая забывать о том, что они золотые. Кольца блестели, как свежевыросшие грибы, на грязных руках с ногтями, забитыми землей, как у медведя. Надо спешить, скорее найти пещеру, сложить в ней свое сокровище, беречь его!
Вдруг ей захотелось драконьей еды, горячего мяса, перца, имбиря. Будь у нее пещера, у нее бы все было, она бы сумела подстеречь и зверя, и человека!
Она побежала, ища глазами скалу, камни, ручей с крутым берегом, где могла быть пещера. Сердце сильно билось, глаза застилал туман, дыхание прерывалось, сокровище давило тяжестью.
Если бы хоть единорог подбежал и повез ее! Нет, не надо, а вдруг единорог захочет часть сокровища? Что она вообразила, единорогам сокровища не нужны! А вдруг этому понадобится? А вдруг она встретит троллей? Тролли все берут, они съели Оггхи, они могут съесть и ее, а золото украдут и разбросают. А великан? Она давным-давно не видела великанов, может, год, может, больше, — ну, а вдруг один появится, наступит на нее, сломает браслеты? А гномы — если только гномы увидят блеск золота — они боялись драконов, но разве они побоятся ее? Она найдет вход в пещеру, но ведь пещера может оказаться входом в гномьи копи? Тогда гномы придут, когда она заснет, и… Спать ей теперь нельзя, надо сторожить, надо быть начеку!
