двадцать. На твоей бандуре десять минут ходу, даже меньше…
Вертолетчику резко не понравились манеры этого малого, но он решил быть терпеливым и сдержанным до конца. Как Аркадий Иванович Гуров. Мало ли что — может, парня действительно припекло до потери чувства реальности. Он перевел взгляд на свою карту, вгляделся и вдруг, вздернув бровь, негромко присвистнул.
— Товарищи, так ведь там высота две тысячи четыреста метров! И рельефчик такой, что… — И умолк.
Парень недоуменно уставился на него.
— Ну?
Вертолетчик вздохнул, переступил с ноги на ногу. Он мрачнел на глазах.
— Дело в том… в том… — Рассолов на миг замялся, потом выпалил — В общем, я не имею права подбора посадочных площадок на высотах больше двух тысяч метров…
Теперь уже присвистнул Панцырев. Лицо же бесцеремонного парня сделалось таким, что командиру вертолета стало вдруг крайне неуютно. Он оглянулся: второй пилот продолжал оставаться в своем кресле и, к счастью, не мог видеть и слышать как краснеет и заикается его командир. Бортмеханик же, наводя порядок, возился в металлически гулком чреве машины. Однако врач и, главное, хорошенькая медсестра уже вышли из вертолета. Правда, они деликатно держались в сторонке, но, разумеется, до них доносилось каждое произнесенное слово. Инженер по технике безопасности — личность, по-всему, бесцветная, хотя и красивый мужчина, — подойдя как-то совсем незаметно, стоял чуть позади Панцырева. В одной руке он держал папку тисненой черной кожи, а другой то и дело беспокойно трогал свои аккуратные черные усы, будто проверял, все ли еще они на месте.
— Для полетов и посадок в горах требуется специальная тренировка, — Рассолов умолк, поиграл желваками и с жесткой откровенностью закончил — Я только второй месяц летаю командиром. У меня третий класс. Таковы обстоятельства, и изменить их не в моих силах.
— Так какого черта тебя сюда прислали? — рявкнул парень. — Неужели не нашлось приличного летуна?
— Роман, Роман… — урезонивающе вступил Панцырев, но парень без всякого почтения отодвинул его в сторону. Определенно, в данной ситуации главным был именно он, этот беспардонный тип, а вовсе не старший геолог разведки. «Новый начальник партии, что ли?» — мелькнуло в голове у вертолетчика.
— У него третий класс! — гневно цедил Роман. — А там девчонка в горах отдает концы, и ей до лампочки всякие там классности!.. Ее последняя надежда в этой жизни — это мы с тобой, сечешь ты это своей башкой?
— Не я составлял инструкцию, — ровно, не повышая голоса, отвечал Рассолов; он тоже порядком обозлился, но честь командира вертолета не позволяла ему унизиться до базарных криков; и вместе с тем в эту минуту он был сам неприятен себе. — Ладно, допустим, я полечу — но я ж запросто угроблю машину. И всех вас вместе с собой. Опыт же нужен. Часы налета нужны. И особый штамп в пилотском свидетельстве… У вас ведь тоже сразу после института не ставят начальником экспедиции или там главным инженером…
— Тоже мне отважный сокол! — съязвил Роман, но уже чуть спокойней. — В гражданскую войну люди в шестнадцать лет командовали полками.
— Да? — почти машинально спросил вертолетчик. — Это кто же?
— Да Гайдар хотя бы!
— Ну, нам до Гайдара, конечно… — Рассолов оскорбленно замолчал, окончательно решив, что каменное безмолвие сейчас лучше всего.
— Роман, ты не прав! — твердо заговорил Панцырев. — Командир честно сказал, что опыта у него маловато, совершать посадки высоко в горах пока не может — чего ж ты от человека хочешь? Чтоб он и в самом деле гробанулся?
— Ладно, — Роман неожиданно сник, потупил голову, задумался.
Воспользовавшись наступившим затишьем, Панцырев мягко взял вертолетчика под руку, отвел в сторону. Вполголоса начал:
— Командир, вы уж извините его. Но тут такое дело…
— Да понимаю я! — с досадой перебил его Рассолов. — Все понимаю! Наверно, и я б на его месте… Может, там его любимая девушка…
— Да-да, — подхватил Панцырев. — Вот именно. Все мы люди, у всех у нас нервы… Но теперь-то что вы посоветуете? Что-то ведь надо делать, а? Что-то предпринимать, как вы полагаете?
— Как я полагаю? — вертолетчик снова уставился в карту, посоображал, потом предложил — Давайте все-таки слетаем, посмотрим. Может, найдется какой-нибудь вариант… такой, чтобы устраивало и вас, и меня.
— Вот это правильно! — с подъемом воскликнул Панцырев. — Глядишь, оно как-то и… — Движением рук он изобразил нечто неопределенное, по-видимому означающее что-то вроде «утрясется», живо обернулся. — Слышь, Роман, что командир предлагает: надо, говорит, слетать… Нет, в самом деле, Роман, неужели где-нибудь в соседних долинках, пониже двух тысяч, не найдется ничего подходящего, а?
В ответ Роман поочередно оглядел их странными, вмиг запавшими глазами, что-то хотел было сказать, но раздумал. Лишь кивнул без особого энтузиазма.
Словно только и дожидавшиеся этого момента, на краю летного поля появились четверо парней. Они приближались поспешно, едва не бегом. Один из них — долговязый и, видимо, старший, — чуть запыхавшись, еще издали прокричал:
— Задержка вышла, извините!.. Ну что, летим? Отозвался Панцырев.
— Как раз вовремя, Толя, как раз вовремя! — Он озабоченно посмотрел на вертолетчика. — Народу достаточно? Или многовато?
— Это сколько же вас получается у меня? — Командир вертолета пересчитал глазами. — Девять человек… Да еще там, говорите, трое, так?.. Да, многовато…
— О, меня можете не считать! — Панцырев шутливо вскинул руки. — Видите, какие тут спасатели — орлы! Куда уж мне, старику, рядом с ними… только обузой буду.
— Все равно перебор… Впрочем, ладно: если дойдет до дела — что-нибудь придумаем.
По знаку командира все, кроме Панцырева, полезли в кабину: врач с медсестрой, спасатели с мотками веревок, инженер со своей кожаной папкой.
Взлетели.
Минуты через две бортмеханик спустился в грузовую кабину, подошел к Роману, мрачно уткнувшемуся в блистер. Тронул его плечо. Когда тот обернулся, кивнул в сторону пилотской кабины.
— Командир приглашает, — напрягая голос, объяснил он сквозь шум двигателя. — Сядешь на мое место.
Командир встретил Романа сдержанным кивком. Глянул через плечо второй пилот, мимолетно- вежливо улыбнулся.
Первое, что бросилось в глаза Роману, была приборная доска. Она состояла из двух половинок, симметрично раскинутых, как крылья гигантской ночной бабочки. Усеивающие доску добрых два с половиной десятка приборов жили каждый своей таинственно-значительной жизнью, ощущаемой в подрагиванье чутких, словно усики насекомого, стрелок. Все эти приборы, тумблеры, ручки, педали… оглушительный грохот над головой… а главное же — непривычный для воздушного пассажира обзор, когда взгляд, устремленный прямо вперед, не встречает препятствий, отчего ощущение полета делается объемным… Роман почувствовал, нет, не робость — ее он вообще никогда в жизни не испытывал, — а некоторую скованность. На земле, поскольку она объект все-таки геологический, он ощущал себя хозяином и, ничтоже сумняшеся, мог отчитать за милую душу пусть даже и командира вертолета. Но сейчас они были в воздухе, в иной стихии, где безраздельно первенствовал Рассолов, тогда как он, Роман, был словно Антей, оторванный от родной почвы. К ситуациям подобного рода он привычен не был, а потому еще больше помрачнел, замкнулся. Впрочем, о неприятных чувствах пришлось сразу же и забыть — стало не до них. Предгорья, через которые на земле пришлось бы топать да топать, появившись, тут же, будто в кино, уплыли вниз, под ноги, и сразу вслед за этим как-то разом, без всяких предисловий, многобашенной крепостью вырос и стал надвигаться сам горный узел. Вертолет, идя с небольшим превышением, плавно разворачивался, чтобы
