Она оглянулась на детей, ища их помощи. — Идите с тетей знакомиться!
Брат и сестра тут же безбоязненно предстали перед гостьей.
— Знакомьтесь. Тетю зовут Александра.
Маленькая Александра первая протянула ладошку — она видела, как люди знакомятся.
Александра привлекла девчушку к себе и поцеловала в голову, так несказанно, так сладостно пахнущую детской вольницей, напоенной запахами травы, придорожной пыли, красного солнышка и маминого молока, которое еще на губах не обсохло и источало ни с чем не сравнимый аромат.
— А это Адам. — Мать подтолкнула упиравшегося мальчишку. — Давай, Адька, давай. Он у нас такой стеснительный…
Александра крепко обняла сестру и брата, расцеловала в их замурзанные веселые мордашки с глазами, полными тоски и печали. Слезы безудержно хлынули у нее из глаз, и она ничего не могла с собой поделать…
Молодая хозяйка подумала, что если гостья плачет, значит, у нее были свои дети, а теперь нет… проклятая война. Чтобы не смущать гостью, она вышла в большую комнату, зажгла керосинку, поставила спасительный чайник.
— Я вам солью умыться.
Женщины вышли за порог, детишки следом.
Александра умылась, хозяйка подала ей чистое, выглаженное полотенце.
— Сейчас чайку попьем, вам сил прибавится. Меня Ксенией зовут, — представилась.
— Нет-нет! Я пойду. Скоро вернется с работы…
— Он не вернется, — прервала ее Ксения.
— Почему? — обомлела Александра.
— Оттуда так быстро не возвращаются. А по его статье, говорят, вообще не приходят: десять лет без права переписки.
— Адама арестовали! За что?
— Разве у нас важно, за что? Ни за что… Их с Семечкиным вместе взяли. Адам… А откуда вы знаете, что он Адам? — Глаза Ксении сузились, и она стала похожа на рысь перед прыжком на противника, угрожающего ее жизни.
— Знаю… За чаем поговорим, — потухшим, но решительным голосом сказала Александра. — Только разрешите мне отойти. — Александра вышла в маленькую комнату, постояла, потом сняла нательный пояс с припасами и возвратилась. — Тут есть всякое к чаю. — Она стала разбирать карманы нательного пояса, вытаскивая из них галеты, брикеты сухого молока, шоколад, сахар и складывая все на стол.
— Да мы не голодаем, что вы?! У меня и мама, и бабушка получают пайки, как учительницы. Такое богатство — что вы!
— Дайте детям шоколад, Ксения.
— Они у меня в глаза его не видели!
— Ну вот, а теперь видят. Можно, я дам?
Ксения утвердительно кивнула.
Шоколад был упакован американцами маленькими квадратиками, с пониманием того, что много съедать его не нужно.
Маленькая Александра смело подошла к тете, доверчиво открыла рот, и Александра-большая вложила в него освобожденный от обертки шоколадный кусочек.
Девочка скривилась и тут же выплюнула гостинец. Адам не принял участия в опыте, с него хватило оценки тетиного гостинца сестрой.
— Ой, прости меня, детонька, я же забыла, что он горький! — прижала руки к груди Александра- большая. — Это для летчиков и для моряков, — пояснила она Ксении.
— Значит, для нас с вами! — засмеялась та, подбирая с пола кусочек шоколада.
— Выбросьте его, Ксения!
— Еще чего! Сейчас я шоколадку ополосну, будет как новенькая!
С шоколадом тетя оконфузилась, зато галеты дети хрумкали с превеликим удовольствием, а сахар приняли с восторгом!
— Я чай завариваю с мятой и душицей, настоящего у нас нет, — сказала Ксения, разливая по чашкам.
— Какой пахучий! — похвалила Александра.
— Ма, гуля, — проговорила дочь.
— Только во двор, на улицу ни шагу!. Ой, простите меня, ради Бога, белье пойду подберу, совсем забыла.
— Я помогу вам.
Александра-большая связала порвавшуюся веревку морским узлом.
— А белье совсем не испачкалось, на травку ведь упало! — порадовалась Ксения.
В четыре руки они встряхнули, повесили постирушки, Александра обратила внимание, что Ксения без лифчика и на месте сосков выступают на истончившемся сарафане влажные пятна. Неужели она все еще кормит?!
— Вы до сих пор кормите? — спросила Александра нечаянно для самой себя.
— Кормлю. Скоро им по полтора года — все удивляются. А что делать? Вся моя жизнь теперь только для них, — просто, даже буднично ответила Ксения, и за этой будничностью стояла такая сила, что Александра почувствовала себя младшей перед умудренной опытом матерью двух детей.
Ксения проверила, хорошо ли закрыта калитка: закрыта надежно, и до запирающей вертушки детям не дотянуться.
Вернулись в дом. Молча сели пить чай.
— Берите шоколад, Ксения.
— Я его сто лет не ела. Какой вкусный! Горькенький — настоящий!
— А вы не знаете, где живет начальница загса? Красивая, чернобровая такая женщина.
Ксения ответила не сразу.
— Нигде не живет. Лежит на нашем кладбище. Вы знакомы?
Александра кивнула. За распахнутой дверью домика слышались голоса детей — для этого и оставили дверь открытой.
— А мы как раз в доме Глафиры Петровны живем. Это ее дом… И Алексей два года пролежал на той койке, где вы лежали. У меня мама и бабушка через два дома отсюда живут, а я с детишками здесь. Мы и до ареста Алексея здесь жили. Мама и бабушка помогали, конечно, и сейчас помогают. Они сначала не признавали Алешу… Считали, Алексей дурак, пастух, мне не пара, а потом, когда он ушел работать к Семечкину, когда мы расписались, они смирились. Алексей и роды у меня принимал, в нашем доме. Мама и бабушка ему помогали. Поняли, что он не Леха-пастух…
— Алексей?
— В общем, да, Алексей. Он лишь за три дня до ареста сказал мне, что его настоящее имя Адам. Тогда я только поняла, почему он попросил меня назвать наших двойняшек Адамом и Александрой… Вернее, насчет Александры поняла окончательно только сегодня — это в вашу честь. Наверно, он думал, что вы погибли. А фамилию свою настоящую не сказал, говорит, лишнее… Наверное, предчувствовал.
— Домбровский его фамилия.
— А ваша?
— Домбровская.
За дверью завизжали дети.
— Дерутся! — улыбнулась Ксения. — Сейчас я порядок наведу. Это кто тут дерется?! — вышла она за порог. — В чем дело, Александра? Ты почему обижаешь младшего брата и еще визжишь при этом, хитрюга! Отдай ему катушку — это его катушка! Вот так. И тихо! — улыбаясь, Ксения вернулась в дом. — Катушку из- под ниток он у меня выпросил, а она отняла. На пятнадцать минут старше, а хитрости будто на пять лет!
Никогда никому не завидовала Александра, а тут душу ее стеснило это тяжелое, постыдное чувство. Если бы у нее был ребенок… тот ребенок, не родившийся от Адама…
