Ковалев помянул черта, выровнял машину, не сбавляя хода.
Солнце уже садилось, длинные черные тени перечеркивали дорогу. Вот показались дома… светофор…
— Новороссийск! — сказал Ковалев.— Приехали.
Он вырулил к порту. Затормозил у ворот. Показал удостоверение дежурному.
— «Нахимов» где?
— Погрузился уже, ушел.
— Как ушел, куда?
— В Турцию, в Стамбул.
— Давно?
— Да, пожалуй, с часок тому назад. Вон он, еще виден.
Я посмотрела на море и возле самого горизонта увидела четкое белое пятнышко.
6
В учебниках географии — в доказательство того, что земля круглая, а поверхность моря, следовательно, выпуклая,— частенько помещают рисунок, где наблюдатель, стоящий на берегу, видит, как за чертою горизонта постепенно исчезают вначале корпус, палубные надстройки, а затем и мачты уходящего корабля.
Вот и я, как тот наблюдатель из школьного учебника, сейчас наглядно убеждалась: да, земля круглая!— за выпуклой синей чертой исчезал белый корпус «Нахимова». Скоро он скроется совсем, затем исчезнут надстройки, трубы, а с ними и мои надежды, что новосибирский ОБХСС, посылая меня сюда, не потратил деньги даром и операция «Сочинский вариант» будет успешно завершена, а не останется только на бумаге.
Я смотрела на горизонт и молчала.
Ковалев быстро глянул на меня:
— Ладно! Не расстраивайтесь, что-нибудь придумаем.
Я только махнула рукой. Я уже не знала, что можно было тут придумать…
— По радио связаться можно. Но — бесполезно. Айда к таможенникам.
— Чем нам помогут таможенники?
— Какой у «Нахимова» ход?—спросил Ковалев у дежурного.
— Да какой у него ход — калоша старая. Узлов десять-двенадцать, не более.
— У таможенников катер запросто дает тридцать пять, а то и сорок. Мы за час нагоним в море эту посудину. Только бы катер был на месте. Поехали!
К таможенникам Ковалев направился один. Я сидела в машине; Ковалева не было долго — шесть минут. Корпус «Нахимова» почти полностью скрылся, начали исчезать, как бы укорачиваться надстройки. Скоро, очень скоро на море опустились быстрые ночные сумерки, а за ними и ночь.
Наконец, Ковалев появился в дверях.
Рядом шел, чуть по-морскому покачиваясь, вразвалочку, невысокий, почти квадратный мужчина в синем кителе с нашивками на рукавах — я не разбиралась в морских знаках различия.
— Вот, Евгения Сергеевна, знакомьтесь, капитан Звягинцев — можно сказать, командующий флотом таможенной службы.
Я быстренько выбралась из машины.
— А это,— представил меня Ковалев,— работник новосибирского ОБХСС. Прибыла по особому заданию.
Ладонь у капитана Звягинцева была тоже квадратная, шершавая, как невыстроганная доска, но рукопожатие мягким и вежливым. И улыбался он тоже мягко и деликатно.
— Значит, уплывает ваше особое задание на «Нахимове»?
— Уплывает, товарищ командующий.
— Какой там командующий,— усмехнулся капитан Звягинцев.— Все суда в ремонте. Считай — один катер на ходу.
— Но «Нахимова» ваш катер догнать сможет?
Капитан Звягинцев неторопливо глянул вслед уходящему теплоходу.
— А чего ж не догнать. Засветло еще достанем. Пойдемте к причалу.
Я еще не верила, что все уже решилось так буднично и просто. А Ковалев за спиной капитана Звягинцева сделал мне энергичный ободряющий жест: «Вот видите, я же говорил!»
Мы прошли через порт, спустились к набережной. Уткнувшись носом в причальную стенку, покачивался на волне беленький катерок с застекленной рубкой на носу. Он показался мне совсем крохотным. Дежурный матрос в дырявой тельняшке ширкал шваброй по борту.
— Кончай аврал, Позвонков!— сказал капитан Звягинцев.
— А куда, Степаныч?— начал было Позвонков, но, увидя посторонних, бросил швабру на причал и отчеканил в положении «смирно»:— Есть, кончать аврал. Машину готовить?
— Готовь, готовь… Вон, видишь — «Нахимов» в море?
— Вижу, товарищ капитан.
— Догнать нужно.
— Есть догнать! Через час будем у борта.
— Так уж и через час?
— Товарищ капитан, у нас же мотор — зверь! Сорок пять узлов, запросто…
— Из тридцати пяти бы вылез. Запускай свой самовар, балагур. Пошли в рубку, товарищи!
Но Позвонков, видимо, умел не только говорить, мотор заработал — мы еще не успели расположиться в каюте. Катер лихо развернулся «на пятке». Я качнулась на Ковалева.
— Тихо ты, лихач! Гостей у меня повалял.
Разводя в стороны белопенные усы,— как их рисуют и как любят снимать в кино,— катер выскочил из акватории порта и помчался, всплескивая и подпрыгивая на волнах. Капитан Звягинцев попросил у меня разрешения закурить, предложил и Ковалеву, тот отказался. Волна была пологая и не такая уж большая, но катер шел наискосок волне, входил на нее справа по носу, и его начало валять с боку на бок. И вот тут я почувствовала себя неуютно. Я никогда не плавала по настоящему морю и сейчас догадалась, что меня укачивает.
«Вот еще будет скандал! На катере — укачало…»
Я крепилась, как могла, хотя по лицу, наверное, было заметно, что мне не по себе. Ковалеву было хоть бы что, он попробовал занять меня каким-то «морским» разговором, но я почувствовала себя совсем плохо. Звягинцев догадался о моем состоянии и сказал Позвонкову:
— Возьми круче на волну.
Тот оглянулся вначале на капитана, потом на меня и тоже понял.
— Есть, круче на волну.
Теперь катер перестало валять с боку на бок, он стал просто прыгать с волны на волну, мне стало полегче. Мужчины дипломатично затеяли беседу между собой, а я, стиснув зубы, напряженно уставилась в окно, стараясь отвлечься зрелищем: из-за горизонта постепенно появлялись белые надстройки «Нахимова», а затем показался и корпус корабля.
Вскоре громада его борта закрыла все окно.
— Сколько времени прошло, товарищ капитан? — спросил Позвонков.
— Ладно тебе, хвастун!— капитан взял со стойки мегафон.— Пойду покричу вахтенному. Взбунтуется, наверное, кэп, не положено в море задерживать. Скажет, чего в порту смотрели?
Он вышел из кабинки.
— Эй, на «Нахимове»!— услыхали мы.
