условный сигнал, и из пшеницы поднялась густая цепь нашей роты. Немцы увидели, что нас и вправду много, опустили оружие.
Я приказал обер-лейтенанту построиться. Тот их построил в две шеренги. Мы обошли строй. Смотрим, у них три пулемета. Один мой партизан – за пулемет. Немец оттолкнул его, пулемет держит крепко, не отдает. Я – к обер-лейтенанту. У него, смотрю, скулы задвигались, побледнел весь. Но автомат с плеча снял, положил его перед собой на землю. Вытаскивает из-за пояса ручную гранату, тоже кладет рядом. Тишина. Тогда он, не поворачиваясь к остальным, сказал что-то. И начали складывать оружие остальные.
Наши оружие разобрали – и опять ко мне: «Товарищ лейтенант, а можно товарообмен произвести?» А я вспомнил, как они нас, пленных, обдирали. Давайте, говорю, только до подштанников не раздевать.
Повели мы их. И в лесу наткнулись на соседний отряд. Те, не разобравшись: «Немцы!» – и открыли огонь. Двоих пленных – наповал. И ранили одного нашего. «Стой! Свои!» Насилу разобрались. Мы ведь – во всем немецком! И оружие немецкое! Я докладываю: «Пленных веду!» – «Каких пленных?» – «Немцев пленных! Что, не видите разве?» Те смотрят с недоумением.
А правда, в плен немцев мы никогда не брали.
– 22 июня 1941 года мы, деревенская ребятня, драли лыко в лесу. Лес был государственный, за Образцовкой, и мы обычно вели себя в нем тихо. Лесников боялись. А тут что-то раздурились. Кричали, баловались. А лыко драли на лапти. Надрали. Кто по три пука, кто поменьше. Пошли домой. И вдруг навстречу – Фрол Леонтьевич, батька мой. Лесник. И говорит: «Ух вы! Раскричались… Что шумите! Война началась!» – «Как война?! С кем?» – «С германцем».
Мы сперва притихли. А потом даже обрадовались: повоюем!
В октябре 1941 года нашу местность оккупировали. Сперва пережили бомбежку. Бомбежка – это… Когда уже и воевал, к бомбежке привыкнуть не мог.
После оккупации – а немец у нас простоял почти два года – меня и моих друзей почти всех мобилизовали. И батьку моего тоже. Стариков – сразу на фронт. А нас – в запасной полк.
Глава 2
Лето 1941-го
– Не доезжая Белгорода километров тридцать, в колхозе «Добрая воля» остановились на ночевку. И тут я опять попал в НКВД, на этот раз в качестве понятого.
По дороге двигался еврейский обоз. Беженцы. И вдруг подъехали на машине офицеры из НКВД. Остановили несколько подвод. Стали снимать на землю какие-то мешки. Мешки тяжелые. Оказалось – деньги! Считать их было некогда. В протокол об изъятии сумму вписывали по весу. У одной семьи изъяли сто четыре килограмма денег. Купюры все крупные.
Рано утром хозяйка вдруг разбудила меня и говорит: «Старшой, вставай. Стреляют близко уже». Я вышел послушал. Действительно, стреляют восточнее деревни. Решил, что бьет наша зенитка. Там была переправа, мост. Немецкие самолеты налетали часто.
Хозяйка тем временем сварила нам макарон с поросятиной. Выпили мы по стопке спирта. Поели хорошо. И уже собрались. Осталось попить чаю. А кружка у нас была одна на пятерых. Пили по очереди. Я начал пить первый. И тут под окошком – взрыв! Мы бросились к окнам: что такое? А к дому уже подъезжает немецкий танк. На броне человек пять автоматчиков.
Выскочили мы и огородами побежали прочь из деревни. Женщины увидели нас: «Детки, куда же вы под пули? Хоронитесь в погреб». Погреба в той деревне были хорошие, глубокие.
Добежали мы до леса. Упали на землю, отдышаться не можем. Одного нет, потеряли. Может, убило, когда бежали, а может, действительно остался в погребе.
День мы просидели в копне.
Все имущество, повозку и лошадей впопыхах бросили там, в деревне. Все бросили. У меня остался пистолет и кавалерийский карабин с тремя патронами. Ремнем подпоясаться я не успел, а подсумок был на ремне.
Дождались ночи. Пошли. Часа через полтора вышли к деревне. Перед деревней колхозный двор. На дворе, на наше счастье, какая-то женщина. Спрашиваем: «Немцы в деревне есть?» – «Есть». – «Где можно обойти деревню?» Она и говорит: «Как тут обойдешь? Поля кругом. Если пойдете полями, то завязнете в черноземе, не пройдете. А в конце деревни есть натоптанная дорога».
И пошли мы к той дороге. Смекнули так: если есть дорога, то должен быть и часовой.
С нами в группе шел красноармеец Соколюк. Здоровенный такой малый. Говорю ему: «Соколюк, приготовь две гранаты. Пойдем так: я – вперед, ты – следом. Откуда последует окрик, туда сразу и бросай обе гранаты. Часовой, кто он ни будь, а без окрика не выстрелит».
Идем. Ночь темная. Кругом черноземы черные. Зги не видать.
Первый проулок прошли тихо.
Подходим к околице. И тут – окрик. Кричит немец. Соколюк сразу швырнул обе гранаты на звук. Гранаты одна за другой разорвались. Мы – ходу. Уже в поле увидели, как в деревне заработал пулемет. Трассирующие пули веером летели в поле. В разные стороны. Немцы нас не видели, стреляли вслепую.
Утром вышли к железнодорожной станции Комаровка. Это километрах в тридцати – сорока от Белгорода. На станции наш бронепоезд. Я подошел к начальнику бронепоезда, рассказал ему, кто мы, откуда идем и куда. «Слушай, возьми нас с собой, – говорю ему. – Посмотри, ребята какие боевые. Уже и пороху понюхали. Пригодимся». Он сперва согласился. Но к вечеру нас таких, понюхавших пороху, на станции собралось больше двух сотен человек. И тогда начальник бронепоезда сказал, что никого брать не будет.
Днем показались немецкие танки. С бронепоезда сразу ударили орудия. Танки повернули, ушли.
Делать нечего, пошли мы на Белгород пешком. Дороги все забиты беженцами и такими же, как и мы, бедолагами, потерявшими свои части. Бежали мы с гражданскими в общем потоке. Вроде войск много, каждый второй на дороге – солдат или офицер. А какой с нас толк?
Самолеты немецкие буквально по головам ходят. Одни, отбомбившись, улетают, другие, чуть погодя, прилетают. На путях везде валяется разное тряпье, рассыпана крупа, мука, сахар.
И из Белгорода мы ушли без боя. Ни одной боеспособной части в городе не было. Все сброд, такие же, как и мы.
Шли мы вот по какому маршруту: Маслова Пристань – Шебекино – Волчанск – Ореховатка.
Никто нигде нас не спрашивал, куда мы идем, из каких краев и какой части. Только в Волчанске, на мосту, нас задержал часовой и привел к коменданту. Комендант, старший лейтенант, выдал пропуск на Ореховатку.
В Ореховатке у коменданта я спрашиваю: не проходила ли наша кавалерийская часть? А он: не знаю, мол, ничего я не знаю. «Не знаю, где я есть. В тылу, или уже немец нас перехватил. Связи нет. Приказа, что дальше делать, нет. Вот так-то, хлопцы. А вы дуйте на Валуйки».
Вскоре вышли к Дону. И там, на переправе, совершенно случайно встретили мы лейтенанта из нашего полка. Он и говорит мне: «Ты откуда, Ушаков?» – «С того света!» – говорю. «Это точно. Мы тебя, –