В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945

называли. Когда раненые умирали, мы забирали у них медальоны, отмечали на карте, где кто похоронен. Все забрали.

У меня в петлицах было два кубика – военфельдшер. Одета хорошо. Немцы сразу: «Комиссар?»

Привели в Невель. Ворота. Рвы. Вонь, смрад. Трупы немцы сбрасывали прямо во рвы и немного присыпали землей.

Из нашей колонны отобрали 40 человек. В это число попала и я, очевидно как комиссар. Потому что в этой команде были в основном политработники и командиры.

Подвели нас ко рву.

Расстреливали медленно. Отберут двоих-троих, заставят плясать. При этом избивали плетьми. Потом выстрелят. Убитые падали вниз, а немцы хохочут.

Передо мной в шеренге стоял какой-то командир, в петлице – две шпалы. Еще четверо – позади. Остальные уже все во рву. Возле меня все время прохаживался молоденький немец, оглядывал всю с головы до ног и приговаривал: «Шаде, щен. Шаде, щен…» Мол, жалко, красивая.

И вдруг в ворота въехала машина с открытым верхом. В ней немецкий офицер, видимо начальник лагеря. Из машины вышли другие офицеры. И меня узнал переводчик, немец. Я его тоже узнала. Однажды он оказался в числе наших раненых, только что поступивших с передовой. Он был ранен в руку, всю ночь стонал, и я ему сделала укол. До утра сидела возле него, успокаивала. Тогда он был в красноармейской форме. Кем он был на самом деле, не знаю. Русский язык он знал в совершенстве. И отличить его от русского было нельзя.

Он подбежал ко мне, за руку вытащил из строя смертников. Что-то стал торопливо говорить начальнику. Тот ему не верил, отмахивался перчаткой, отворачивался. Тогда он вытащил мой медальон. На нем, к счастью, была пометка: «Военфельдшер».

Так меня миновала пуля в затылок и ров.

Отвели, бросили в подвал. Избили.

Через несколько дней повезли. Везли в товарных вагонах. А бойцы из лагерной санчасти прихватили медицинскую пилу, пронесли ее с собой в вагон. Выпилили доски в стенке вагона.

Так мы и бежали. Прыгали в эту дыру и тут же перебегали за придорожный кустарник. К счастью, поезд шел небыстро. Немцы вскоре заметили, открыли огонь. Но стреляли разрывными пулями, которые, попадая в кусты, тут же разрывались и никакого вреда никому из нас не причинили.

День и ночь бежала я по лесу. Наконец, обессилев, зашла в одну деревню. А женщина, в дом к которой я зашла, и говорит: «Ах, деточка, да тебя же схватит первый же полицейский!» И начала стаскивать с меня мою армейскую одежду. Тут же швырнула все в печку: и гимнастерку, и ремень, и юбку… Дала мне длинную рубаху с цветочками по подолу. Такую, знаете, какие сейчас ночные рубашки шьют. И вот в этой рубахе с цветочками я пошла дальше, под видом беженки.

Так дошла до знакомых мест. В Полоцком районе я до войны работала медсестрой. Тут меня знали. Жить меня приняла одна крестьянка. Стала я лечить больных. Особенно часто приходилось принимать роды. Рожали тогда, в сорок первом году, много. Помогу я людям, они мне еды дадут. Так и жила.

А потом в наших местах появились партизаны, и я ушла в лес. Не могла больше смотреть на полицейские морды и притворяться.

Глава 17 Штрафники

В последнее время об этих войсках написано столько правды и неправды, что отличить теперь одно от другого поможет только серьезное историческое исследование темы штрафных рот и батальонов. Кто служил в армии, тот знает, что не все солдаты свято чтят присягу и устав. Есть и откровенные преступники. Во время войны из таких людей, преступивших закон, создавали специальные подразделения, которые бросали на самые безнадежные участки. Но в штрафные роты попадали зачастую и за самые мелкие провинности, а порой и безвинно.

28 июля 1942 года нарком обороны подписал приказ № 227, который обычно называют «Ни шагу назад». Согласно этому приказу предлагались следующие меры борьбы с трусами, паникерами и нарушителями дисциплины: снимать с постов и отдавать под трибунал командующих армиями, корпусами и дивизиями, допустивших самовольный отход войск без приказа командования фронтом; рядовых паникеров и трусов истреблять на месте; сформировать в каждой армии заградительные отряды и «поставить их в тылу неустойчивых дивизий»; создать штрафные роты и штрафные батальоны. Вскоре в каждой армии было сформировано по 3–5 заградительных отряда, состоявших из полутора-двух рот. Статистика свидетельствует: с 1 августа по 15 октября 1942 года заградотрядами задержано 140 775 военнослужащих, покинувших свои позиции во время боевых действий. Из них 1189 – расстреляно, 2961 направлен в штрафные подразделения. Остальные возвращены в свои части и в запасные полки.

Штрафные батальоны создавались для проштрафившихся командиров и политработников старшего и среднего состава. Командиры и комиссары батальонов и полков в штрафбат могли попасть только по приговору военного трибунала фронта. Прочие же – приказом по дивизии или армии.

Штрафные роты формировались из рядовых бойцов и младших командиров (ефрейторов, сержантов, старшин) приказом по полку, без всякого трибунала. Сюда же поступал контингент из тюрем, а также осужденные уголовники с отсрочкой приговора. В 1942 и 1943 годах из лагерей на фронт было направлено 157 000 бывших заключенных.

Все штрафники лишались званий и наград. После «искупления» и то и другое возвращалось.

За всю войну через штрафные подразделения прошло 442 000 бойцов и командиров.

Надо заметить, что во все времена почти все воюющие армии использовали такие формирования, начиная с римлян. Немцы свой приказ «Ни шагу назад» начали исполнять еще год назад, во время боев на подступах к Москве. Были у них и штрафные роты, и заградительные отряды. А полевая жандармерия у них действовала пожестче, чем наши органы НКВД и Смерш.

– После ранения и госпиталя я был направлен в резерв. Часть стояла под Гомелем.

А тут как раз надо наступать. Операция «Багратион» началась. Формировали батальон штрафников. В штрафном батальоне так: солдаты – штрафники, а офицеры – кадровые. Я до госпиталя воевал в минометной роте, был командиром расчета и комсоргом минроты. После госпиталя закончил ускоренный курс офицерского училища. Училище закончил, лейтенантские погоны получил, ну, думаю, теперь мне командирскую должность дадут. Может, командиром минометной роты назначат. Назначили… замполитом штрафного батальона.

Вечером переправились через реку Сож. Вышли на исходные. А утром всем выдали водки, поставили задачу и после артподготовки – вперед! Я тоже водки выпил.

Наступали мы, офицеры, вместе с ротами. В одной цепи с солдатами бежали. Когда бежишь в атаку, о жизни своей и смерти не думаешь. Ночью, когда на исходных в траншее сидели, думали. По лицам видел – всех эти думы одолевали. И перед атакой, когда артподготовка началась, видел, как полы шинелей у ребят тряслись… А когда поднялись, уже все позади. Летишь – как на крыльях. Вперед!

Прорвали мы фронт. Немцы на нашем участке упорные попались, не отошли. Так мы по их головам прошли. Узкими клиньями в двух местах к их обороне пробились, спрыгнули в траншею и пошли вдоль нее. В руках гранаты да саперные лопатки. Смяли мы их, пошли дальше. А соседи, как потом оказалось, не прорвались. Их немец не пропустил. Там штрафников на прорыве не оказалось.

Углубились мы километров на шесть. Остановились. Видим, на флангах никого нет. И начал нас немец окружать. Опомнился. Обложил со всех сторон. И уже в громкоговорители кричит: «Иван! Штыки в землю!»

Мы связались по рации со штабом дивизии. Оттуда получили приказ: вернуться на исходную. Стали готовить прорыв. А немец уже за нами брешь замкнул. Даже минометы подтащил.

Ладно, мы тоже уже воевать умели. Сосредоточились на участке метров в сто шириной и пошли опять в атаку. Рядом со мной троих убило.

Вышли. Сосчитали живых – около 200 человек осталось, и те почти все переранены. А утром, когда пошли в атаку, нас 1200 человек было.