– Передай Васильцу, его задача – танк. Пусть бьет по танку!
– Понял. Вызываю. – И ефрейтор-артиллерист начал лихорадочно накручивать телефонный аппарат.
Тем временем танк зашел в ложбину и начал оттуда поливать из всех своих пулеметов траншею и деревню. Пули плотно хлестали по брустверам, шлепали по жнивью, по каскам бойцов, по хлевам и поленницам. Пехота, получив более или менее надежное прикрытие, начала откатываться назад. Отходили немцы волнами. Одни вскакивали, подхватывали под руки раненых и убитых и делали короткую перебежку в тыл. Другие тем временем вели усиленный огонь. Рота же свой огонь заметно ослабила. Мотовилов это почувствовал по тому, какие паузы начали делать «гочкисы» и как оживились на той стороне немцы. Ему вначале казалось, как здорово стреляют его бойцы, вон сколько за речкой убитых. Но «убитые» в какой-то момент, словно услышав приказ, начали двигаться, переползать, перебегать за укрытия. Однако некоторые темные бугорки, похожие на разбросанные ветром снопы, все же оставались лежать под ракитами, у дороги и в пойме речки. Приказов командиров они уже не слышали. Их слух ублажали уже не песни войны, а иные звуки, и они присягнули своей верностью уже им…
«Сорокапятка» выстрелила осколочным. Снаряд дернул землю прямо под левой гусеницей T-III, но никакого вреда танку не причинил. Вслед за пристрелочным через головы бойцов Третьей роты сверкнула трасса бронебойного. Интервал между выстрелами был настолько коротким, что бойцам показалось, что из глубины лощины бьет не одна, как минимум две пушки. Но трасса ушла левее башни танка и, ковырнув землю со значительным перелетом, где-то в гуще отступающей пехоты, яростным рикошетом ушла вверх. Третий снаряд ударил в башню, но угодил, видимо, в наклонную плоскость. Замолчали башенные пулеметы. Но тут же сверкнуло пламенем ответного выстрела короткоствольное орудие. Снаряд на этот раз ушел выше траншеи. Экипаж танка обнаружил противотанковое орудие. Начался поединок. Что обещал он экипажу немецкого танка и советской «сорокапятки»? Какие шансы он им оставлял? И что, кроме жизни, могло быть наградой за точный выстрел и решимость драться до последнего?
Экипаж T-III очень быстро оценил обстоятельства и свои невеликие шансы. Счастливо пережив прицельный удар болванки, танк резко развернулся и, рискуя получить следующий бронебойный снаряд в слабо защищенный борт, перемахнул через невысокую насыпь и тут же оказался вне зоны огня советского противотанкового орудия. Переместившись влево от дороги, он усилил огонь из пулеметов и орудия. Под его прикрытием пехота быстро начала откатываться назад. Густеющие сумерки помогали немцам маскироваться и мгновенно, после очередной перебежки, растворяться среди жнивья и редкого кустарника.
Мотовилов понял, что он, как командир роты, не смог использовать все боевые возможности своего подразделения, что темп огня с каждой минутой слабеет, и противник, захваченный врасплох на открытом месте, начал исчезать из зоны видимости. Он кинулся к ручному пулемету и с нерастраченной злостью открыл огонь короткими торопливыми очередями по теням, перемещавшимся за речкой, по ракитам, под которыми прятался немецкий заслон и откуда выплескивались вспышки одиночных выстрелов. Диск при таком темпе огня быстро опустел. Мотовилов пошарил вокруг, но ничего не нашел. Оттолкнул приклад пулемета, выругался и побежал на правый фланг, к бронебойщикам.
– В гриву-душу!.. – обрушился он в окоп бронебойщиков, пиная сидевших на соломенной подстилке бойцов. – Почему не стреляете?! По танку!.. Приказываю – по танку!..
– Да он же лупит прямо по нашему окопу! – испуганно крикнул бронебойщик.
– А, это ты, прикомандированный! Прижал пуп к земле и благодаришь судьбу, что она пока милует? Где патроны? Подавай! В гриву-душу тебя!..
Но младший сержант Клышкин опередил ротного, кинулся к противотанковому ружью и рявкнул своему второму номеру:
– Брыкин! Патрон!
Резко вздрогнула бронебойка, больно пнула в плечо Колышкина. Пуля чиркнула в лиловых сумерках, как шальной метеорит, и исчезла в пойме, за ракитами. Тотчас же там полыхнуло ответным выстрелом танковое орудие, и осколочный снаряд разорвался с небольшим перелетом. То ли небольшой осколок, то ли камень, принесенный взрывной волной, зацепил по касательной каску Брыкина, так что у второго номера от неожиданности и страха, что ему пробило голову, подломились ноги. Вместо того, чтобы выполнять свои непосредственные обязанности, он опустился на колени и начал лихорадочно ощупывать голову. Он засовывал дрожащую ладонь под каску и обнюхивал дрожащие пальцы.
– Ну что, комбайнер, мозги не вытекли? Патрон! – услышал он голос первого номера, и тут же морок страха отпустил его.
– Колышкин, целься ниже, в гусеницу! – кричал тем временем Мотовилов, откашливаясь от едкой толовой гари, когда бронебойщик дослал новый патрон в канал ствола и прижал к плечу приклад.
– Не лезь, старшой! Не толкай под руку! – огрызнулся младший сержант. – Лучше подержи меня, подопри спиной, а то отдача сильная.
Отдача действительно была нешуточной, так что Мотовилов во время выстрела прикусил язык.
– Кажись, попал! – удивленно вскрикнул Брыкин; он уже окончательно пришел в себя. – Ляснуло! Как все одно по железке. Слышали? И железка, скажу я, сурьезная. Наковальня…
– Давай патрон! Ляснуло… – И бронебойщик зло и радостно засмеялся.
Значит, и вправду попал, с надеждой подумал Мотовилов и выглянул через бруствер.
Танк в это время дал задний ход, но, вместо заданного курса, который должен был спасти и машину, и экипаж, его резко повело в сторону и развернуло. Механик-водитель машинально увеличивал обороты двигателя, однако это только усугубляло положение машины и экипажа. Т-III зарывался в землю, при этом разворачиваясь все сильнее и сильнее и доводя угол для бронебойщиков до идеального.
– Попал! – снова радостно выкрикнул Брыкин, выглядывая через бруствер.
Теперь младший сержант Колышкин всаживал пулю за пулей в бок танка. Бронебойщик уже и сам чувствовал, как они с коротким хряском ломают броню, ту самую, которая только что грохотала по ним из пушки и всех своих пулеметов, была подвижной и казалась неуязвимой. Он выцеливал то башню, то надстройку, то корпус, смещая немного к корме, где танкисты хранили боезапас, то брал пониже верхней гусеницы. Впрочем, гусеницы на этой стороне уже не было. Левая гусеница осталась возле ракит, там Колышкин снял ее с катков удачным выстрелом. Бронебойщик стрелял и стрелял, он старался проникнуть повсюду, и отнял от онемевшего плеча короткий приклад с амортизатором только тогда, когда на башне распахнулись створки верхнего люка и оттуда вместе с клубами багрового дыма, густо перемешанного с огнем, вывалился и скатился по броне вниз человек в такой же черной униформе. Ствол бронебойки пылал жаром, и от него пахло перегретым до гари ружейным металлом. [11]
Свою работу младший сержант Колышкин считал выполненной. И когда ротный побежал по траншее дальше, оставив расчет наедине со своей радостью, первый номер сел на корточки на дне окопа и сказал:
– Давай, Гаврюха, покурим. Как ты думаешь, заслужили мы с тобой на завертку? – И, довольный собой и своим вторым номером, цокнул языком: – Видал, как мы его в лапти обули!
– А командир даже не похвалил, – тоже довольный, ответил второй номер и полез за пазуху за кисетом, который не раз уже украдкой нюхал.
Два дня назад, на марше, Брыкин разжился табаком. Обменял запасные портянки на полный кисет. И теперь, дожив до конца боя, он радовался еще и тому, что не пропадет его запас, за который он переплатил куском добротной фланели.
– Ты ж не баба, чтобы тебя после каждого раза хвалить. – И засмеялся. Но смех его был не радостный, а какой-то нервный и страшный, так что второй номер поспешил свернуть самокрутку, прикурить ее и сунуть своему командиру в трясущийся рот.
В окопе сразу запахло махорочным дымом, по-домашнему сладко, почти что хлебом. И этот запах постепенно вытеснил из полевого солдатского жилья запах пороха и страха. Брыкин уже не чувствовал к своему непосредственному командиру прежней неприязни. Наоборот, в нем теплой волной растекалась благодарность к своему первому номеру, который оказался не болтуном и задирой, а храбрым бойцом, умело управлявшим и вверенным ему оружием, и подчиненным, и всем боем. А ну как оробел бы и танк перелез бы через речку, а за ним пошла бы пехота… Нет, неправильно поступил ротный, что не похвалил расчет за подбитый танк. Конечно, он, рядовой подавальщик патронов, вначале проявил не особую твердость духа,
