– Так, принято. У кого еще есть предложения?
– Люди устали, – подал голос командир второго взвода старшина Звягин. – Надо дать отдых.
Старшину Звягина поддержали дружным одобряющим гулом.
– У кого еще что есть? Нет. Теперь слушай к исполнению. У нас четверо убитых и семь человек раненых. Убит лейтенант Асеенков. Шестерых пришлось отправить в тыл по причине болезни. Вот пускай убитые и раненые за нас и отдохнут. Остальным об отдыхе думать запрещаю. Бои только начались. Звягин, приказываю рассредоточить свой взвод по всему фронту и вести усиленное боевое дежурство. Спать по очереди. Выставить боковые и передовой охранения. Выделить людей для связи. Связных высылать каждые два часа и в случае необходимости – попарно, с интервалом в десять минут. Багирбеков, вам приказываю выделить отделение в помощь артиллеристам. Бронебойщиков не трогать. Наша задача – оборудовать до рассвета два рубежа. Один ближний, по гребню высотки, другой в двух километрах отсюда, у деревни Екатериновка. – И Мотовилов приблизил карманный фонарик к карте и ткнул пальцем в невидимую точку. – К выполнению приказа приступить немедленно.
Хаустов открыл глаза: окоп, сырые стенки, изрубленные лопатой, край плащ-палатки упал, и тусклый рассветный туман просачивался в его логово вестью о том, что ночь на исходе. Он уже привык к тому, что война – это когда просыпаешься от холода и могильной сырости в окопе. Он стащил с кольев плащ-палатку и выглянул наружу. Еще не рассвело как следует. Но видно, что снег местами сошел, но кое- где еще лежал, и, видимо, именно от него исходил тусклый свет, который он принял за рассветный. Снова накрапывал дождь. Небо непонятное. За Боровной все оставалось на прежних местах, и танки, и бронетранспортер. Хотя виднелись они смутно. Красивый пейзаж, подумал Хаустов с каким-то забытым и злым ликованием. Он вырвал из записной книжки лист, подсветил спичкой и тщательно вписал в него свою фамилию, имя и отчество, затем домашний адрес и место работы. В конце написал короткую записку жене. Всего две фразы: «За сына отомстил. Береги себя и не расставайся с внуком. Прощай». На другой стороне крупно вывел дату. Листок свернул вчетверо, затем закатал трубочкой и сунул в стреляную гильзу. Дульце сплющил на камне саперной лопатой.
Петров застал его за этой работой, когда Хаустов тюкал лопатой, завальцовывая гильзу. Сразу обо всем догадался.
– На всякий случай, Петров, имейте в виду. Это лежать будет здесь. – И Хаустов сунул гильзу в узкий кармашек под брючным ремнем. Кармашек тот был предназначен для ношения смертного медальона. Но смертники бойцы выбросили почти сразу, боясь поверья: заполнил – жди пулю. – Это адрес и все остальное. Записка жене. А вы, Петров, свой медальон заполнили?
– Заполнил. Но где-то потерял.
Больше об этом они не заговаривали.
Вскоре пришел лейтенант Багирбеков. С ним двое артиллеристов. Взводный тут же подозвал к себе четверых: Коляденкова, Петрова, Хаустова и, немного помедлив, выкрикнул фамилию бронебойщика Колышкина.
– Пойдете за речку. С артиллеристами. Задача – найти колесо для орудия. А вам, Колышкин, осмотреть подбитый вами танк и взорвать его. В помощники себе подберете любого человека из группы. Сейчас три часа ночи. Даю вам два часа. К пяти ноль-ноль вернуться.
– Дозвольте, товарищ лейтенант, и мне на эту вражину посмотреть, – подал голос второй номер.
– Вы должны остаться здесь и охранять противотанковое ружье, – оборвал его взводный, и Брыкин затих.
Через речку Боровну они переходили правее моста. Там отыскались ольховые клади, какие обычно сооружают в приречных деревнях по весне после паводка: рубят две ольхи напротив, на том и другом берегу, скрепляют поперечинами, чтобы ольхи случайно не растащило течением, вот тебе и мосток.
Коляденков шел впереди. Буквально в затылок ему дышал артиллерист. Когда Коляденков останавливался, чтобы схватить чутким ухом охотника пространство впереди, артиллерист не сразу понимал, что надо тоже замереть хотя бы мгновение, толкал в спину стволом драгунки и шепотом спрашивал:
– Чего там?
И в пойме, и в поле было тихо. Так тихо, как будто там накануне вечером не было никакого боя. Танк, оказывается, подымил-подымил да так и не загорелся по-настоящему. Бронетранспортер выгорел и теперь даже издали, через заросли ольховника, отзаривал малиновой окалиной. Какие там могли остаться колеса?
Старшим группы лейтенант Багирбеков назначил одного из артиллеристов. Но тот шел в середине, третьим или четвертым, молча спотыкался в серых сумерках, словно никакого дела ему и не было ни до поисков колеса для «сорокапятки», ни до танка, который надо было взорвать или сжечь. И Филипп Коляденков вначале жестами, а потом короткими командами вскоре приучил группу к тому, что надо слушать его.
Когда перебрались на правый берег Боровны и вышли на чистое, в пологой низинке, совершенно негодной для укрытия, обнаружили двоих убитых. Вначале показалось, что они сидят на корточках и вот-вот оттуда загремят выстрелы. Петров, первый заметивший убитых, кинулся за кусты и начал тормошить затвор винтовки.
– Тихо, парень, эти уже с нами воевать не будут, – остановил его бронебойщик.
Артиллеристы тут же сняли с немцев ранцы. Вот почему те выглядели в темноте живыми. Видать, ребята ходовые, на войне не первый день, сразу оценил артиллеристов Коляденков.
– Вот что, артиллерия, сложите-ка эти баулы возле стежки. Заберете на обратной дороге. Понятно?
Те помялись, пошептались и послушно побросали ранцы под кустом.
– А вы, – ткнул он дулом винтовки Хаустова, – заберите у них документы.
Обыскивать окоченевшие мертвые тела – занятие не из приятных. Хаустов перевернул на спину сперва одного, расстегнул шинель. В нагрудном кармане френча что-то похрустывало. Так и есть – солдатская книжка. Со вторым он проделал то же самое, и уже гораздо быстрее.
– Винтовки… Где их винтовки? – вдруг спохватился Коляденков.
– Нет тут никаких винтовок, – ответил Хаустов. Он послушно сделал свое дело и вытирал руки о траву.
– Унесли. – Второй артиллерист качнул стволом «драгунки» в сторону поля, которое все еще виднелось впереди пологим подъемом, на две части перерезанным белым швом заснеженной дороги. – У них это принято. Ничего не оставлять. Тем более оружие.
– Хозяйственные.
Затем они разделились на две группы. Артиллеристы и Коляденков пошли к бронетранспортеру. Хаустов, Петров и бронебойщик Колышкин свернули к подбитому танку. Хаустов все никак не мог избавиться от ощущения, что его руки в крови. Когда расстегивал шинель второго убитого, рука скользнула по чему-то скользкому, холодному, как желе. Теперь пальцы прилипали к цевью винтовки.
Подошли к танку. Пахло гарью и смазкой. Башня танка с короткоствольной пушкой была повернута в сторону окопов. Колышкин обошел вокруг, пощупал гусеницы и броню. Сказал:
– Я в него пуль десять всадил и не поджег.
– У них в танках автоматическая система пожаротушения, – подал голос Петров; бронебойщик приказал ему охранять дорогу со стороны поля, и студент, устроившись под ракитой, поглядывал то в поле, куда ушли артиллеристы и Коляденков, то на танк.
– А ты откуда знаешь?
– Инструктор лекцию читал.
– Ну-ну, – усмехнулся бронебойщик, – лекции слушать полезно. Я тоже до войны лекции любил. К нам в клуб из города приезжал один… Не то профессор, не то комиссар. Хорошая лекция. О взаимоотношении полов в новом социалистическом обществе.
– Каких полов? – то ли не понял, то ли плохо расслышал бронебойщика Петров.
– Мужского и женского. Интересно. Пьяных не пускали. – Бронебойщик постучал каблуками по броне. – Уже остыл. У кого фонарик есть?
Никто ему не ответил. Но Хаустов тут же предупредил:
– Не вздумайте спичку зажигать.
– А кто тогда полезет?
