трое лейтенантов, Прохоренко, Безземельный и Теплицкий. Первого ротный назначил взводным, второго — его заместителем по строевой, а третьего, Теплицкого, замполитом.
Замполитов назначали в каждый взвод. Во взвод к Воронцову на должность замполита пришел младший лейтенант Саенко, а замом по строевой — младший лейтенант Дронов.
Ротный в первый же вечер собрал лейтенантов и сказал:
— Вот что, ребята. Через неделю-другую, если не раньше, пойдем на горку. Роту гвардейской делать будем. Наше дело — обеспечить прорыв. Раскромсать их оборону на узком участке. Если артиллерия не поможет, штыками и саперными лопатками кромсать придется. Или всех нас на склонах положат. Одно из двух. Так что подтягивайте людей. Обучайте. Чтобы стрелять умели и, главное, не боялись. Патронов будет достаточно. Сегодня же назначьте сержантов. Присмотритесь, кто у них там верховодит, кого слушаются. Это сразу заметно. Отделения большие, по двадцать человек. В штатных ротах через пару недель боев во взводах людей остается меньше, чем сейчас у нас в отделениях. Замполиты… Вы по своей, печатной, части занимайтесь. Вас Кац всем газетным материалом обеспечит. Но, имейте в виду, в атаку пойдем все. В ротах генералов не бывает. А во взводах… Во взводах выше лейтенанта генерала нет.
Вот такую речь прочитал им старший лейтенант Солодовников. После его слов кто плечи расправил, а кто и голову повесил.
Воронцов все время думал только об одном: он — младший лейтенант, командир взвода, и через несколько дней ему предстоит, возможно, самое главное событие всех этих пережитых им месяцев. То, о чем он мечтал еще в училище. Взвод у него и раньше был. В отряде у Жабо. И там Воронцов числился взводным. Но теперь ему присвоено первое офицерское звание. И он, младший лейтенант Санька Воронцов, через несколько дней поведет своих шестьдесят пять человек на немецкие траншеи. Власовцев. Во время учебных «атак» его взвод действовал заметно лучше других. И ротный то восхищался власовцами, то нервничал, что снова отстают окруженцы и мешкают, редко стреляют бойцы первого, «кадрового», взвода. А семьдесят пять человек — это почти рота! Он вспомнил бои под Вязьмой. Там в ротах насчитывалось порой и по сорок, и по тридцать человек. Но ничего, держались!
— Да что они у тебя, Могилевский?! Гранаты кидают себе под ноги! До первой атаки яйца себе поотрывают! А ну, смелей действуйте, членовредители!
И вот ночью их подняли по тревоге. Построились взводными коробками и пошли по расчищенной дороге вдоль фронта, почти в тыл. Шли километров пять. Остановились. Глаза уже привыкли к темноте. И Воронцов увидел, что рота стояла на широко расчищенной дороге в небольшой низине, видимо, лощине.
Откуда ни возьмись вышел командир полка полковник Колчин:
— Ребята! Вы — не преступники, и в этот разряд вас никто не зачислял. Кто-то дрогнул в бою, кто-то совершил недостойное звания бойца и младшего командира Красной Армии. Родина и командование Пятидесятой армии Западного фронта дают вам возможность искупить свою вину, стереть пятно позора со своей красноармейской книжки, вернуть свои награды, а возможно, и заслужить новые. Смойте свой позор! Пусть он вас больше не тяготит! Возьмете высоты, закрепитесь там! За вами поднимутся стрелковые батальоны. Их задача — сразу сменить вас там, на захваченных позициях, сразу, как только вы там закрепитесь. Все, что от вас требуется, — мощный рывок вперед. Вас будет поддерживать артиллерия и минометы. Саперы сделают проходы. Выполните приказ, сынки! И вы станете героями Зайцевой Горы! Посмотрите на нее! Завтра она станет вашей!
Взводы стояли молчаливыми черными колоннами. Пламенная речь полковника Колчина, похоже, не вдохновила штрафников. Кто-то, за спиной Воронцова, вздохнул:
— Сказал бы проще — надо сдохнуть там…
— У кого есть какие вопросы или заявления? — после короткой паузы вновь выкрикнул полковник.
Взводы молчали.
— Старший лейтенант Солодовников! — сказал комполка. — Командуйте.
— Боевая задача каждому взводу и каждому бойцу будет поставлена на месте! — крикнул ротный. — А сейчас напра-ву! Шагом-арш!
Вновь пошли по скрипящему, искрящемуся под луной притоптанному снегу. У каждого за плечами топорщился вещмешок с патронами, гранатами. Там же лежали сухари, по две сушеные воблы. Воронцов свой паек завернул в бумагу и сунул на дно «сидора», чтобы не мешал заряжать запасные диски автомата.
— Ну что, младший лейтенант, в третьем взводе все в порядке? — Его догнал лейтенант Гридякин, назначенный в роту оперуполномоченным Особого отдела.
— Все в порядке, товарищ лейтенант госбезопасности, — ответил Воронцов. Он не думал увидеть здесь, на дороге, в колонне марширующих к передовой взводов, лейтенанта Гридякина.
— Тебя как зовут, Воронцов?
— Александром. Вы же знаете. Записывали.
Гридякин усмехнулся:
— Да я многих записывал. Всех не упомнишь. Сашкой, значит.
Вещмешок оттягивал плечи. Три запасных диска лежали в противогазной сумке, постукивали по бедру. Воронцов нащупал пряжку брезентовой лямки и подтянул ее, поднял сумку повыше. Три диска — это хорошо. Где-то в обозе, на одной из санных повозок, лежала его снайперская винтовка.
Лейтенант Гридякин тоже шел с автоматом. И его противогазную сумку тоже оттягивали заряженные под завязку диски.
— А меня Николаем, — вдруг сказал Гридякин. — Можно просто Колькой.
И Воронцов вдруг понял, что Гридякину тоже страшно. Старший лейтенант Солодовников в бой погонит всех. У этого на НП не отсидишься.
— Долго нам еще? — спросил Воронцов.
— Уже пришли. — Гридякин кивнул в сторону пологой горы, которая серела впереди. — Вон она, передовая.
Остановились. По цепи передали, чтобы при подходе к передовой соблюдали тишину и порядок движения. Вперед побежали саперы — протаптывать тропу.
Чем ближе они подходили к Зайцевой Горе, тем выше она вздымалась над ними. Контуры ее гребня, озаряемые частыми вспышками осветительных ракет, смутно проступали из темноты, раздвигались и казались уже необъятными. И у Воронцова сдавило в груди: куда же мы, со своими тремя сотнями?..
— Вон они где.
— Высоко сидят, далеко глядят…
— Ой, гора-гора, гора высокая… — тихо пропел, не отрывая взгляда от склона, утыканного обрубками пней, командир первого отделения сержант Чинко.
Вокруг помкомвзвода, сбивая шаг, сразу образовалась теснота. Словно бойцы вдруг почувствовали, что сейчас сержант им скажет что-то такое, очень важное, что определит их судьбу. И тот действительно сказал:
— А знаете, братцы, как в окопах Зайцеву Гору называют? — Он помедлил, будто наперед зная, что никто не ответит на его вопрос. Снова посмотрел вверх, где посверкивали, оплавляя черные сучья деревьев, немецкие ракеты. — Высота смертников.
Долго потом шли молча.
То, что сказал сержант Чинко, подавило многих. Нехорошо задергалось и в груди Воронцова. Он отдавал себе отчет, в какую роту получил назначение и с каким взводом предстоит идти в бой. Знал, что бой есть бой. Без убитых не бывает. Знал и то, что у взводных на передовой век недолгий. Но так уж устроен человек, что среди людей, среди забот нет места мрачным мыслям. И даже смерть близкого тебе человека, с которым только что спина к спине грелся в окопе и таскал холодной ложкой кашу из одного котелка, помнится и переживается недолго. Но тут подумалось о многом. И сестры, и Улита, и Зинаида с ребятишками, и глаза Пелагеи припомнились вдруг, выступили из темноты, молча обступили, будто пытаясь защитить его от предстоящей опасности.
— Ой, гора-гора, гора высокая! А под горою той четыре сокола… — снова услышал он голос сержанта Чинко.
