Смерть часто карала не только трусость, нерасторопность, но и сверхосторожность, а то и вызывающее бесшабашное геройство. И наоборот, по большей части щадила мужество, храбрость, самопожертвование, осмотрительность. Война бывалого, опытного, идущего на опасное дело, как на обычную работу, смерть частенько обходила. Иного человека посылали на верную смерть, а он, сделав крайне рискованное дело, возвращался живым. Здесь, безусловно, играл свою роль и опыт. Но больше зависело от случайностей — повернется в твою сторону немец или пройдет мимо без внимания. Были случаи, когда спасение от неминуемой смерти приносили самая обыкновенная глупость, самодурство, это и жадность начальника.
Мне, как и некоторым другим, везло на войне. За три года пребывания на передовой при постоянных обстрелах, бомбежках, атаках, вылазках к немцам в тыл — меня только три раза ранило. Правда, много раз контузило. Но не убило. А случаев, когда меня или нас должно было неминуемо убить, было предостаточно. Но по какому-то странному, иногда противоестественному стечению обстоятельств не убивало.
Командир нашего дивизиона заядлый служака Гордиенко отличался солдафонством. Он требовал и от нас, окопников, чтобы наши видавшие виды, только что введенные тогда погоны не были мятыми и потертыми, а торчали в стороны, как крылья у архангелов. Мои разведчики вставили в свои погоны фанерки, а мне — стальные пластины от сбитого немецкого самолета, хотя это и мешало нам в бою. Вскоре мы попали под бризантный обстрел: снаряды рвались над нашими головами, и негде было укрыться от стального ливня. Сели на землю «горшками» — поджав ноги к животам, чтобы уменьшить поражаемость. Удар осколка в левое плечо свалил меня на землю. Думал, руку оторвало. Сняли с меня гимнастерку: все плечо черное и распухло. Оказалось, маленький осколочек летел с такой силой, что пробил стальную пластину и запутался в «язычке» погона. Если бы не пластина, он пронзил бы мне плечо и сердце. Так глупость начальника спасла мне жизнь.
Или другой случай. У меня убило единственного связиста, и я вынужден был сам тянуть дальше кабель и нести на себе телефонный аппарат и катушки с кабелем. Жаль было оставлять вместе с мертвым связистом и его карабин. Пришлось закинуть его за спину. Тяжело мне было все это имущество тащить на себе под холодным осенним дождем и немецким огнем. Однако карабин спас мне жизнь. Рядом разорвался снаряд, и один из осколков угодил мне в спину. Не будь карабина, осколок пронзил бы мне сердце. Но он попал в карабин. И не просто в круглый ствол, с которого он легко бы мог соскользнуть мне в спину, а в плоскую грань патронника. Скорость осколка была так велика, что он на целый сантиметр врезался в стальной патронник. На спине у меня отпечатался длинный синяк от карабина. Не было бы у меня на спине карабина — не жить бы мне. Снова выручила счастливая случайность.
И еще что удивительно: некоторые спасительные случайности, как, между прочим, и трагические, повторялись точь-в-точь с разными людьми. Аналогичная ситуация с карабином позднее спасла жизнь и моему связисту Штанскому: осколок угодил в патронник его карабина.
С другой стороны, тысячи осколков в тысячах других случаев миновали спасительные портсигар или складной ножичек и поражали людей насмерть. А иным спасали жизнь орден на груди или звездочка на пилотке.
За всю войну таких спасительных для меня случайностей я насчитал двадцать девять. Наверное, всевышний в эти мгновения вспоминал обо мне и даровал повинному жизнь.
Вот и загадка читателю. В этом рассказе я описал три невероятных случая, происшедших лично со мной. Найдите в этой книге еще 26.
Глава десятая
В обороне на реке Ингулец
Ноябрь 1943-го — начало марта 1944 года
Продолжая преследование противника после Курской битвы, наша дивизия больше месяца продвигалась с боями в южном направлении. Мы освободили город Красноград и вошли в Днепропетровскую область. Однако в непрерывных боях дивизия так истощилась, что от трех стрелковых полков остался один неполный батальон, а в орудийных расчетах — по одному-два солдата. С конца сентября по 26 октября в городе Мерефа под Харьковом мы получали пополнение. Подучили его самому необходимому и, опять пешью, отправились через Красноград, Полтаву, Днепр догонять фронт, который продолжал наступление.
3 ноября 1943 года по понтонному мосту мы переправились через Днепр и только на реке Ингулец в районе Петрова, это в Кировоградской области, догнали фронт. Наша пополненная после Курской битвы 52-я стрелковая дивизия в ходе наступления должна была сменить вконец обескровленную в наступательных боях 80-ю дивизию, ее остатки уже не продвигались вперед, а с трудом отбивали контратаки фашистов.
Утром 13 ноября густой белый туман молоком заливал все вокруг, в двух шагах ничего не было видно. Ориентируясь по компасу, мы с моим подчиненным, командиром взвода управления Завьяловым бежали по осеннему полю на передовую к высоте 203,0. За нами резво поспешал связист Штанский, весело стрекотала за его спиной катушка, и на влажную землю черной змейкой ложился телефонный кабель — связь с батареей, которая осталась сзади, у деревни. Я тогда командовал гаубичной батареей, всю ночь мы спешно ехали, позавтракать не успели, продрогли до костей в своих истлевших за лето гимнастерочках и теперь, несмотря на быструю ходьбу, никак не могли согреться, давно бы пора телогрейки надевать, а нам их все не дают, «не подвезли».
— Осторожно, товарищ капитан, здесь же рядом немцы, — постоянно сдерживал мой бег взводный.
— Тебе все немцы мерещатся! — зло огрызнулся я и ускорил шаг: надо спешить, пока еще держат оборону те, кого мы сменяем.
Командир взвода управления лейтенант Завьялов еще два часа назад должен был установить с ними связь и организовать там наш наблюдательный пункт, а в случае надобности и поддержать их огнем батареи. Но он, как всегда, струсил. Испугался тумана и немцев, вернулся ни с чем. И вот теперь, виляя хвостом, бежит следом за мной, оправдывается. Терпеть не могу трусов! Он бы и теперь побоялся идти, но вынужден, раз с ним рядом командир батареи.
Встревоженный и обозленный, я стиснул зубы и молча бежал по бывшему кукурузному полю. Что теперь без толку ругать его! Пока не отрешится от мысли любой ценой выжить — будет трусить. Мне ведь тоже страшновато бежать в неизвестность, но я и виду не подаю, раз надо. А этот — подвел всех на свете! И нас, и тех, кого сменяем! Это же его прямая обязанность: установить связь с пехотой, разведать немцев, оборудовать НП. Четыре месяца я был в его шкуре — да где, подо Ржевом! И чтобы не выполнить боевое задание — никогда! Умри, а сделай! А как иначе? А ведь он не мальчик, ему тоже двадцать два, он мой ровесник. И взгляд-то у него какой-то испуганный: вожмет голову в плечи и смотрит, как сурок. Так и норовит, куда бы спрятаться или в хвост пристроиться.
— Товарищ командир, остановитесь, мы же на немцев нарвемся, — опять жалобно скулит Завьялов.
— Сначала будут наши, а уж потом немцы, — невольно отвечаю, хотя и разговаривать-то с ним не хочется. Трус несчастный. Уже разведчики смеются над ним, а он никак не перевоспитается.
Обжигая ладонь скользящим в ней кабелем, нас догонял разведчик Мясников. Доложил, что батарея к стрельбе готова, а батальон, который мы поддерживаем огнем батареи, прибыл в Николаевку, скоро будет здесь.
Молодец Мясников. Он, правда, постарше нас лет на восемь, семья у него, дети, а никогда не боится. Иной раз пожалеешь его, не возьмешь на опасное дело, все же отец семейства, так он под любым предлогом все равно увяжется вместе со всеми.
А все же: где передний край? По времени уже должен быть. Ага, подъемчик начался, это скат высоты. А за нею должны быть наши. Так рассуждая про себя,
я неожиданно наткнулся на мягкий бугорок свежевырытой земли. Приостановился и в шаге впереди
