самоопределения Украины и отмежевания ее от России, обратив внимание на новый поворот в развитии этого процесса: кризис киевской власти и убывающую роль Центральной рады, с одной стороны, а с другой – победу в обширных частях края украинской советской власти, которая, подчеркнул он, присоединилась к федеративной системе Российской советской республики. Это, по словам оратора, определило правомерность представительства харьковского Народного секретариата в составе советской делегации на мирной конференции. Вместе с тем Троцкий не отменил своего прежнего, в дальнейшем еще много раз повторенного признания права участия в переговорах киевских делегатов, но при этом подчеркнул, что договор, будь он подписан ими без признания Федеративной Российской республики и полномочных представителей Народного секретариата, не станет договором со всей Украиной [68] .
Делегаты из Киева, с трудом пробиравшиеся в Брест через территорию, занятую советскими войсками, не поспели к первому заседанию, и единственный присутствовавший на нем Левицкий попросил отсрочить обсуждение до прибытия коллег. Кюльман и Чернин поддержали его. Причем германский статс-секретарь напомнил, что ранее, в момент признания правомочности киевской делегации, Троцкий не упоминал о притязаниях другой делегации представлять Украину, и предупредил, что центральные державы подвергнут спор этих двух делегаций внимательному обсуждению [69] . Глава советской делегации парировал предупреждение тезисом о том, что вопрос, кому представлять Украину, могут решить только ее трудящиеся массы, и пояснил: пока Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины не поднимали этот вопрос, не было оснований возбуждать его в Бресте. Теперь же, заметил Троцкий в предвкушении назревавших на Украине перемен, право ее представлять будет решено практическим ходом событий [70] .
Украинская тема и на следующий день, все еще в отсутствие киевлян, возникла на заседании территориальной комиссии. В затягивании переговоров, по крайней мере до соглашения с Киевом, были заинтересованы и представители центральных держав. Поэтому заседания проходили в нервозных дискуссиях на отвлеченные темы, взаимных упреках и обмене колкостями. В такой обстановке Чернин вдруг затронул вопрос о западной границе Украины (практически – границе с Польшей), высказавшись за то, чтобы только киевскую делегацию считать правомочной обсуждать будущее территорий, оккупированных пока австро-венгерскими войсками. Троцкий резко выступил против признания за киевлянами права самостоятельно и односторонне решать какие бы то ни было территориальные вопросы, напомнив, что при первом его заявлении на тему солидарных выступлений представители Центральной рады не сделали никаких возражений против этого. Теперь же правомерность согласованного подхода подкреплялась еще и присутствием в советской делегации представителей Всеукраинского ЦИК.
Вместе с тем Троцкий указал на новые обстоятельства, круто меняющие дело: им получена телеграмма, на основании которой вопрос о самостоятельном участии киевлян должен, по его словам, «почитаться в значительной мере как вопрос, относящийся к прошлому, а не к настоящему и будущему» [71] . Чернин предпочел остаться в рамках территориальной дискуссии и язвительно заметил, что ему трудно вообразить, каким образом русская территория могла бы вклиниться в область будущей украинско-польской границы и стала бы предметом спора между Киевом и Петроградом. Троцкий в ответ повторил, что делегация Центральной рады и раньше не была против совместного решения территориальных вопросов, тем более не должна возражать теперь, когда положение подкреплено «вновь созданным федеративным правом Российской республики», его признал Всеукраинский ЦИК, представители которого участвуют в советской делегации, а роль самой Рады уходит в прошлое [72] .
Кюльман же поинтересовался содержанием упомянутой Троцким телеграммы, на что тот торжествующе поведал: «Решающая часть киевского гарнизона перешла на сторону Советской украинской власти, и вопрос о существовании Рады должен исчисляться очень короткими единицами времени» [73] . По-видимому, речь шла о телеграмме Н. А. Скрыпника, направленной из Харькова в Смольный и в Брест 18(31) января в 16 час. 18 мин. и отражавшей ситуацию начала киевского восстания: «В Киеве сейчас произошло восстание против Рады. Три полка – [имени] Шевченко, Богдановский, Георгиевский, вся артиллерия за нами. Арсеналы взяты. Остальные полки отказались идти против нас» [74] .
Между тем в Киеве восстание, начавшееся уже после отъезда делегации Центральной рады в Брест, развивалось следующим образом. Помимо Печерского района, где располагался «Арсенал», возникли самостоятельные очаги восстания на Шулявке, Демиевке, Подоле, в руках восставших оказалась железнодорожная станция Киев-Товарный. 17(30) января была объявлена всеобщая стачка. В городе не стало электричества, воды, хлеба из пекарен, замер городской транспорт, но руководство Центральной рады вновь отказалось от переговоров с повстанцами.
На другой день красногвардейцы с Подола, поднявшись по Андреевскому спуску, повели наступление в центр города, заняли главный телеграф, Старокиевскую полицейскую часть и после полудня оказались уже в нескольких сотнях метров от здания Центральной рады. Пули пробивали ее стеклянный купол, а депутаты, укрывавшиеся от шальных попаданий вдоль стен, утверждали новое правительство во главе с В. А. Голубовичем и даже не надеялись, что удастся еще раз собраться, чтобы провести следующее заседание. Рада уцелела, «хотя на волосок от гибели была», прокомментировал ситуацию киевский телеграфист, державший связь с Брестом [75] .
Ночью сечевым стрельцам-галицийцам из бывших военнопленных австро-венгерской армии под командованием ставших широко известными в последующие десятилетия Е. М. Коновальца и А. Мельника удалось выбить повстанцев из центра. Галицийские сечевые стрельцы оставались почти единственными защитниками Центральной рады. О состоянии войск, помимо тех частей, которые открыто стали на сторону повстанцев, говорил под грохот пушек на заседании Рады 19 января (1 февраля) видный деятель УСДРП Б. Н. Мартос: «Наша беда в том, что хотя вся Украина и все войско кричит „Слава Центральной раде!“, однако если нужно стать на защиту Центральной рады, то целые полки либо объявляют, что они стоят в стороне (нейтралитет), либо ждут до последней минуты» [76] .
Положение в городе стало меняться, когда с Северного фронта прорвался украинизированный Гордиенковский полк, а затем из Левобережья под командованием Петлюры отступил отряд с громким наименованием Гайдамацкий стан Слободской Украины, в котором, впрочем, активную роль играло также подразделение галицийских сечевых стрельцов под командованием Р. Сушко. Они-то, войдя в Киев, и окружили «Арсенал» [77] . Исчерпавшие боеприпасы арсенальцы стали сдаваться. Но не все. Женщины-работницы сквозь цепи осаждавших в карманах подносили оставшимся патроны, вспоминал один из руководителей Киевского совета [78] .
В ночь с 21 на 22 января (3–4 февраля) понадобился штурм завода. Полегло около 300 защитников, от 300 до 500 человек было взято в плен. Очень много жертв оказалось среди мирного населения. Об этом по горячим следам 22 января (4 февраля) рассказал киевский телеграфист своему коллеге в Бресте. На месте были расстреляны члены Военно-революционного комитета и другие активисты. Всего, по советским данным, в ходе подавления восстания погибло свыше полутора тысяч человек [79] .
Считалось, что 22 января (4 февраля) с восстанием было покончено. Однако тот же телеграфист вечером в разговоре по прямому проводу с Брестом рассказывал, что большевики-повстанцы еще окопались в районе киевской бедноты – на Куреневке у железнодорожного моста. Сам он утром шел из пригорода – Ирпеня пешком и у политехнического института попал под пулеметный огонь, часа полтора пришлось лежать во рву. По ходу разговора этот рассказ об уже случившемся превратился в репортаж о сиюминутных новостях: телеграфист сообщил брестскому собеседнику, что из-за Днепра послышался гул артиллерии, пока неизвестной принадлежности и неясного направления обстрела [80] . Через некоторое время выяснилось, что это на левый берег в районе Дарницы вышли передовые советские части. Таким образом, внутригородское восстание против власти Центральной рады сменилось осадой войск харьковского правительства.
Возвращаясь к событиям 18(31) января в Бресте, заметим, что туда наконец добрались Севрюк с Любинским, и Чернин предложил обсудить создавшееся положение с их участием на следующем пленарном заседании 19 января (1 февраля).
