блюда, например, я как-то видел в его тарелке пшенную кашу, в то время как всем остальным подали жареную картошку.
Когда я поступил на работу в канцелярию, тамошнюю кухарку звали фрау Шарфицель. Работала она под началом интенданта Канненберга. Однажды, скорее всего весной 1943 года, ее уволили. На нее жаловался кое-кто из персонала канцелярии, обвиняя фрау Шарфицель в систематических хищениях продовольствия с кухни канцелярии. Это происходило в то время, когда людей все больше и больше начинал волновать вопрос сокращения продовольственного пайка. Разговоры все чаще крутились вокруг новых ограничений и связанных с этими мерами лишений. Я и сам, бывало, таскал кусочки нарезанного масла, которое хранилось в большой салатнице вперемешку с кубиками льда. Кстати, через некоторое время после увольнения фрау Шарфицель Гитлер решил ограничиться двумя маленькими кусочками масла на одну тарелку для одного приема пищи.
Госпожу Шарфицель сменила у плиты фрау фон Экснер: ее, австрийскую кухарку из Вены, наняли специально для того, чтобы готовить фюреру вегетарианские блюда. Однако и ей через несколько месяцев пришлось сложить свои полномочия. Служба полиции выяснила, что ее бабушка — еврейка, и, следовательно, она не подходила под нашу «арийскую гребенку». Во всяком случае, были такие разговоры[94].
Я знаю, что в первые месяцы моей работы в канцелярии за мной следили представители службы безопасности рейха. По крайней мере, в те четыре месяца, которые я называю «испытательным сроком». Следили ли потом — даже не знаю. Уверен только в том, что просматривали почту. Однажды пришел человек из РСД с адресованным мне конвертом. Он спросил, с чего это вдруг я получаю такие письма. Письмо было от старой приятельницы, с которой мы познакомились в лечебном центре в Баварии и с тех пор переписывались. Она была замужем за комиссаром полиции. Его перевели в Дюссельдорф. Естественно, она без колебаний использовала для своей частной переписки конверты с работы мужа, на которых без особого труда можно было различить штемпель учреждения, где он работал. Официальная печать выглядела, конечно, интригующе и вызывала вопросы.
Я был в Берлине, когда люди из гестапо арестовали «дядюшку Пауля» и отвезли его в концлагерь Заксенхаузен. Его друзья немедленно отправились к Герде, чтобы рассказать ей об обстоятельствах ареста. Она позвонила мне. Я сразу понял, к кому обратиться, и незамедлительно отправился в кабинет Карла Вольфа, очень влиятельного человека, правой руки Гиммлера[95]. Он был на месте. Я единым духом выпалил ему, что арестованный несколько часов назад его людьми человек является одним из близких мне людей, почти членом семьи, что он совершенно никак не связан ни с какими партиями или оппозиционными организациями. Я, конечно, уточнил, что в прошлом он был связан с политикой и состоял в СПД, но сейчас все это уже не имеет никакого значения. «Готов за это ручаться, хоть руку могу положить на жаровню», — сказал я. Вольф пообещал, что займется этим делом.
Через неделю «дядюшку Пауля» освободили. Дома они с женой поблагодарили меня. Я расспросил его о неделе заключения в лагере. Он ответил, что самым мерзким и неприятным для него были рубашки, которые выдавались узникам. Они были как будто из бумаги. Больше он ничего не сказал. Ни слова. Мне, во всяком случае.
Что касается лично меня, то, думаю, меня не подозревали. Во всяком случае, меня никто не беспокоил. Ни разу.
Незадолго до лета 1943 года Гитлер приехал в Бергхоф. Меня не было на том совещании. Тогда несколько человек составили Гитлеру компанию за чашечкой чаю, и в их числе Бальдур фон Ширах, гауляйтер Вены, и его жена Генриетта, дочь фотографа Генриха Гофмана [96]. Я не знаю, о чем они разговаривали, мы между собой потом этот эпизод не обсуждали. В чем я уверен, так это в том, что Бальдур фон Ширах через некоторое время остался с Гитлером наедине на балконе, а Генриетта больше поблизости от фюрера не появлялась.
Британские бомбы, советская артиллерия
Бомбардировки становились все более интенсивными[97]. У меня была прямая связь между канцелярией и домом, так что я мог немедленно предупредить жену в случае воздушного налета. Если мне в руки попадала военная сводка, предупреждающая об атаке, то в сравнении с сиренами городского оповещения я выигрывал от пяти до десяти минут. Герда, в свою очередь, предупреждала живущую по соседству семью с четырьмя детьми. Для этого ей достаточно было просто нажать на кнопку, установленную в гостиной Германом Грецем, техником Почтовой службы. Электрический провод, соединяющий две наших квартиры, передавал им сигнал тревоги. И они вместе отправлялись в одно из построенных неподалеку бомбоубежищ.
В ставках в Восточной Пруссии и на Украине до нас очень быстро доходила информация о намерениях британских летчиков. Мы получали радиосообщения, в которых говорилось, является Берлин целью очередного воздушного налета или нет. Сведения эти поступали от сотрудников немецких спецслужб, у которых были свои люди в Великобритании.
В сентябре 1943 года я сопровождал Гитлера в ставку соединения армейских частей на юге Украины, в 250 км к югу от Харькова[98]. Путь мы проделали на самолете. Гитлеру было необходимо встретиться с генералом Эрихом фон Манштейном и обсудить с ним ситуацию, которая на этой части фронта становилась все более критической. Жили мы в казарме советских летчиков. Спали на брошенных на пол матрасах. Для этого времени года было удивительно холодно.
Гитлер хотел провести там пять дней. Однако улетел вечером третьего дня, под угрозой обстрела советской артиллерии, которая стремительно приближалась. Я впервые так близко слышал шум войны. Гитлер вылетел в направлении «Волчьего логова», а нам с товарищем из отряда, Паулем Хольцем, был дан приказ провести еще одну ночь в ставке в Запорожье. Нам вменялось в обязанность проследить за тем, чтобы ни фюрер, ни кто-нибудь из членов его генштаба ничего не забыли в спешке. Тогда Гитлер ступил на советскую землю в последний раз.
Озабоченный состоянием на Восточном фронте, фюрер несколько раз ненадолго приезжал в Берлин. В конце 1943 года, когда по той или иной причине он снова оказался в столице, я сопроводил к нему в канцелярию режиссера Лени Рифеншталь[99]. Она пришла с твердым намерением встретиться с ним. В тот момент трое ее коллег беспрерывно снимали все закоулки канцелярии. Она пришла в бежевом костюме, без шляпки. Я проводил ее до крыла, где жили адъютанты, в кабинет Шауба. Он сказал ей со своим сильным баварским акцентом: «А, ты снова пришла просить денег?» Она улыбнулась. Потом присела и прождала добрых полчаса, прежде чем уйти, так и не встретившись с фюрером. Он не принял ее. Не знаю почему, но на двести процентов уверен, что он был в канцелярии, у себя в апартаментах, всего в нескольких метрах от комнаты, где мы находились.
Рождество прошло относительно спокойно. Я работал на коммутаторе в канцелярии, а Гитлер, должно быть, был в «Волчьем логове». Однажды вечером, нас было то ли двое, то ли трое, мы сидели без дела. Телефонных звонков почти не было, по данным военных сводок в ближайшие несколько часов воздушных налетов на Берлин не предвиделось. Мы начали дурачиться, играть с телефонными линиями.
Нашли в телефонном справочнике женщину с фамилией Хайлиг («святая») и мужчину с фамилией Абенд («вечер»)[100]. Оборудование позволяло нам соединять кого угодно с кем угодно, вне зависимости от того, где территориально располагались абоненты. С четвертой попытки нам удалось их соединить. «Здравствуйте, у аппарата Хайлиг». — «Здравствуйте, говорит Абенд, что вам угодно?» Наушники позволяли нам слышать весь разговор, не будучи замеченными. Через некоторое время эти двое решили встретиться. Господин Абенд обещал прийти с небольшим запасом продовольствия, который регулярно высылал ему живущий во Франции брат. У фрау Хайлиг, судя по всему, было что-то припасено, она пообещала приготовить кекс. Нас эта «телефонная встреча» очень позабавила.
