Победили раненые, которые стреляли до последнего вздоха, победили дети, метавшие бутылки с горючей смесью. Победили 4800 работников фабрики Брауэра, которые безоружными так сопротивлялись в своих подземных бункерах выселению, что после штурма и уничтожения укрытий немцы захватили меньше 380 человек. Победили два парня с винтовками и девушка со знаменем, они с балкона дома, уже захваченного фашистами, стреляли вниз, в эсэсовский отряд, пока не полегли. Победила неизвестная шестнадцатилетняя девочка, когда обвязалась бутылками с “коктейлем”, облилась бензином, подожглась и с балкона бросилась на проезжающий внизу танк, уничтожив его собой.
Победили мертвые и живые: тот, кто поднял оружие, и тот, кто захлебнулся в канализации, когда Струп, отрезая пути, велел заполнить каналы водой, и тот, кто не поддался провокации гестаповского агента Ганцвайха - его фальшиво-тайная “Польская Боевая Организация” тщетно звала евреев к уличным боям, выманивая их из укрытий под немецкие автоматы.
Поляк, случайно уцелевший в гетто вопреки немецкому старанию уничтожать свидетелей, напишет позднее: “В течение двух войн я побывал во многих сражениях, но ни одно не производило такого потрясающего впечатления... В пламени беснующихся пожаров, в грохоте противотанковых и полевых орудий, минометов и пулеметов пробирались немецкие саперы под еврейские гнезда сопротивления, чтобы заложить взрывчатку. Использовались и огнеметы. После всей этой подготовки немецкая пехота приступала к штурму и раз за разом отбрасывалась евреями. Только на одном участке я насчитал 15 убитых и 38 раненых немцев. Евреи... обороняются яростно и решительно”.
Мы наконец увидели страх непобедимых “сверхлюдей”, мы наблюдали, как эсэсовцы боятся войти в уже умерщвленный дом, мы слышали музыку вражеской агонии - мы упивались правдой борьбы и в жажде продлить упоение ночью развешивали плакаты “Воюем до конца!” и швыряли из-за стены гетто гранаты в полицейский патруль на “арийской” стороне.
Это мы, мы заставили генерал-губернатора Франка 20 апреля сообщить в канцелярию Гитлера: “Со вчерашнего дня имеем в Варшаве хорошо организованное восстание в гетто, которое уже необходимо подавлять с помощью артиллерии”. А Мордехай Анелевич написал на “арийскую” сторону: “Мы атаковали немцев, которые бежали. Наши потери невелики.<...> Мечта моей жизни сбылась. Самозащита евреев в гетто стала фактом, и месть евреев обрела реальные формы. Я свидетель прекрасной героической борьбы еврейских повстанцев”.
Мы победили. Впереди у нас - смерть. А сегодня - праздник. Праздник свободы. Пасха!
Пасха - евреи вырвались из рабства. Пасха - воскрес Христос. Пасха - праздник Жизни.
В этот, 1943-й, год еврейская и католическая пасха совпали на одну и ту же неделю. Подоспело и фашистам: 20 апреля - день рождения фюрера. Всякому своя радость. И свой обряд.
В гетто пасхальную молитву возносило оружие.
Струп взял заложниками членов Юденрата и, грозя стереть гетто с лица земли, предложил евреям сдаться. Мы предпочли бой.
Пробитые пулями знамена групп ЕВС на Мурановской площади долго портили праздник немцам: неустанные их атаки захлебывались, повстанцы сидели прочно в домах, пуповина туннеля питала их оружием дружественных поляков, евреи и сами в дерзких вылазках добывали у врагов автоматы и патроны - они держались больше суток, день рождения фюрера обернулся смертями его солдат и даже одного офицера, Струп в отместку велел расстрелять на месте несколько сот евреев, но торжество все-таки было омрачено, поскольку боевики с Мурановской в конце концов ускользнули. Большинство с помощью отряда капитана АК Иванского вышло через туннель на “арийскую” сторону. Праздник бы им, пусть израненным и обессиленным, да свой праздник у других поляков: двадцать повстанцев уже за городом, в лесу, настигла и после перестрелки захватила полиция, семеро остальных укрылись в доме на “арийской” стороне, но их выдал немцам польский фашист - отстреливаясь, почти все погибли...
Комбинация торжеств одарила радостью и наши пять групп на цветочной фабрике. Нам двадцатого апреля выпал главный бой.
Накануне ночью командир Марк Эдельман преподнес бойцам пасхальный подарок: по 1-2 патрона каждому - их купили вечером, пополнив оснащение, которое позволяло предвкушать толковую схватку: у нас были револьверы, карабины, гранаты, бутылки-бомбы, даже мину мы заложили перед воротами фабрики. Люсик Блонес, самый младший из почти сотни бойцов, сиял: в четырнадцать лет – собственный немецкий револьвер! А сорокалетний Абрам Диамант, ветеран войны, бывший сержант, имел и пистолет, и винтовку... Мы гордились своей готовностью и восторженно кричали со стены
гетто прохожим на “арийской” стороне: “Поберегитесь, братья-поляки, будем стрелять в немцев” и “Воюйте вместе с нами!” и “Да здравствует Польша!”. А когда в четыре утра к фабрике двинулись триста немецких солдат и одних мотоциклистов набралось около ста пятидесяти и заслышался лязг танков, мы ощутили настоящее счастье: немцы признали нашу силу.
Праздник разгорелся в три часа дня. Струп скомандовал штурм, триста немцев бросились к фабрике и взрыв нашей мины их трупами салютовал именинам фюрера. Панической волной отхлынули немцы, чтобы через полтора часа вернуться и снова откатиться под уханье гранат и “коктейлей Молотова”. Их кровь - наше вдохновение, под густым огнем мы непрестанно меняем позиции и обстреливаем скопления фашистов: на малые цели тратить патроны запрещено - экономия.
Экономия! Люсик Блонес на лету перехватывает немецкую гранату и швыряет обратно в эсэсовцев... Без промаха стреляет семнадцатилетний Шламек Шустер... Они берегут боеприпасы, они только себя не экономят, и гибнут Михал Клепфиш, Реня Немецка, Якуб Прашкер... Тот, который считал меня красивой, тоже погиб здесь после того, как на крыше два часа из-за трубы обстреливал нападавших. А опытный Абрам Диамант сумел и себя сберечь за баррикадой из матрацев и шестерых немцев уложить.
Мы так рвались утопить праздник фюрера в арийской крови, что Струп, смирив тевтонскую гордость, выслал парламентеров к “недочеловекам”. Он предлагал евреям четверть часа перемирия и сдачу. (Отряды эсэсовцев тем временем поджигали дома, в домах горели люди). Но почти все остались на местах и противопоставляли артиллерийскому урагану Струпа свои взрывчатые самоделки, пока не кончились и они.
Мы сумели сменить позиции в ночь на двадцать второе, перешли сами и эвакуировали часть жителей: наш Романович метким выстрелом разбил эсэсовский прожектор и темнота уберегла нас. Все-таки мы немного отступили, а это уже был для немцев какой ни есть праздник - особенно если рапортовать начальству торжественным слогом Струпа: “Брошенная в бой 100-миллиметровая гаубица выбила банды из сильных укреплений”.
Крутился праздник в эти дни - гулянка в гетто!
В центре, на улице Милой, где наши базы и штаб, торжествуют немцы: захвачен красный флаг повстанцев. А рядом, на улице Заменгофа, радуются боевики: освободили, разогнав конвой, колонну захваченных евреев. Еще успех - бой на территории немецких фабрик Тоббенса и Шульца. Он длился несколько дней, начавшись в шесть утра двадцатого апреля, когда наши, желая отвлечь силы немцев от центра гетто, сами атаковали немецкую колонну на подходе к гетто. Фашисты шли по “арийской” стороне улицы Лешно под веселье оркестра и успокоительный рык танка - и тут из-за стены гетто полетели пули, гранаты, бутылки, петарды... А по соседству, внутри гетто, на улице Смочей отозвались огнем другие группы БОЕ.
На Смочей немцам - подарок судьбы: не сработала мина, заложенная группами Адама Шварцфуса и Льва Рудницкого. Впрочем, боевики, не растерявшись, схватились за бутылки с “коктейлями” и сами себе подарили горящий немецкий танк.
Так и чередовались стоны и восторги, только не всегда разобрать, кому удача. Тому еврею, что вышел с поднятыми руками из дома и крикнул “Смочая пять сдается”? Немцы, поверив, ринулись к дому, где их встретила засада. Он, правда, погиб, тот везучий... Или эсэсовцам на улице Лешно, которые 20 апреля в затяжных боях уничтожили сорок два боевика из пятидесяти шести? Или евреям, выжившим после того, как Струп начал взрывать подвалы и поджигать дома?
Замечательным фейерверком украсило горящее гетто праздник варшавских христиан.
Светлое Воскресение Христово! Весна, солнце, полузабытой волей овеяло сердца и прояснились улыбками лица. В домах, еще стылых от зимы, воспарили ароматы пасхальной снеди, накопленной загодя голодным городом - хоть в эти дни вдосталь еды, кое-где и ветчина розовела, и яйца блистали, и
