в кольчугах, простые воины и слуги, злополучные византийцы, дружным хором повторили: «Достоин!.. Достоин!..»
Между тем вельможи горели нетерпением разделить между собой области и города новой империи. Согласно первоначальному плану, Вифиния, Фракия, Фессалоники, вся Греция от Фермопил до мыса Суния, а также главные острова Архипелага достались французам. Венецианцы получили Киклады и Спорады, восточный берег Адриатики, берега Пропонтиды и Понта Эвксинского, Адрианополь и приморские города Фессалии; при этом дож, отказавшийся от императорского титула, был возведен в сан князя Романьи, признан владетелем половины Константинополя и избавлен от присяги императору. Впрочем, различные непредвиденные обстоятельства вскоре произвели многочисленные перемены в этом дележе, и историк напрасно бы старался проследить их ход: гораздо легче было бы обозначить берега, размытые потоком, или начертить путь разрушительной бури...
...Когда крестоносцы услышали о таком множестве земель, которые едва ли знали по имени, они были потрясены и решили, что большая часть света оказалась добычей их честолюбия. В порыве восторга они объявили себя повелителями всех стран, составлявших некогда мировые империи. Метали жребии о царствах мидян и парфян; иные желали царствовать в Александрии, другие оспаривали гаремы султанов Востока, третьи жаловались, что недополучили, и требовали новых переделов. За сокровища, полученные при ограблении Константинополя, победители покупали целые области с их населением, которые затем перепродавали и проигрывали в кости; столица превращалась в рынок, где торговали морями и островами, народами и их достоянием.
В этой сутолоке спекуляций не терялось и католическое духовенство, занятое дележом имуществ православной церкви Византии. Все константинопольские храмы были поделены между французами и венецианцами; с обеих сторон назначили священников для католического богослужения. Венецианец Морозини был возведен в сан константинопольского патриарха; в остальные города отправили католических епископов, которые немедля заменили своих православных предшественников.
Казалось, ничто больше не противилось оружию крестоносцев; все трепетало перед ними; слава об их победах и могуществе распространилась до крайних пределов бывшей Византии. Однако бросив взгляд в будущее, наиболее дальновидные из вождей понимали, что существуют весьма и весьма серьезные проблемы. В результате кровопролитной войны столица и области сильно оскудели жителями. Народонаселение, ослабленное и рассеянное, было недостаточным для возделывания земли и ремесленных работ. Выход виделся лишь в притоке свежих сил с Запада, способных населить и защитить империю. И здесь князья все надежды возлагали на папу, с которым все еще находились в состоянии конфликта. В своих письмах к Иннокентию III новый император и маркиз Монферратский, ставший ныне королем Фессалоникийским, ярко расписывали свои «подвиги», подчеркивали, что действовали целиком в интересах Римского престола и умоляли простить их и помочь в создавшемся положении. Им вторил и Энрико Дандоло, уверявший, что именно завоевание Константинополя открыло путь к освобождению Иерусалима и всей Святой земли.
Иннокентий III, для виду пожурив крестоносцев, вместе с тем не мог скрыть своего полного удовлетворения происшедшим. Конечно же он был доволен сокрушением соперницы – православной греческой церкви – и обращением многих земель Востока в лоно католицизма; на этом фоне все прегрешения крестоносного воинства представлялись мелочью, достойной полного прощения. Об этом папа торжественно и заявил, сняв с венецианцев отлучение и благословив Балдуина, «рыцаря престола св. Петра» на «благое дело». Отвечая пожеланиям баронов, Иннокентий обратился с воззванием к епископам Запада. Указывая, что «...Провидение посрамило греков, народ нечестивый, гордый и мятежный», он призывал людей «всех состояний и обоего пола» отправиться в завоеванную страну «для получения земель и богатств соответственно способностям и заслугам». Папа обещал полное отпущение грехов всем, кто поедет защищать новую империю и станет заботиться о ее процветании и благе. Впрочем, при всем этом Иннокентий не терял надежд на поход в Сирию и напоминал своим «сыновьям во Христе», что конечной их целью остается Иерусалим.
Новый император не оспаривал этой мысли и в знак близкой помощи отправил в Птолемаиду цепь от константинопольской гавани и городские ворота. Реликвии эти подняли дух христиан Святой земли и заставили их даже на время забыть голод и поражения. Узнав о предстоящей подмоге, защитники Птолемаиды возрадовались и, бурно славя победы Балдуина и Бонифация, вызвали даже страх в рядах мусульман, так что султан Дамасский поспешил заключить с христианами перемирие. Но радость ревнителей Гроба Господня возымела вскоре последствия плачевные для их дела. Вместо того чтобы встречать подмогу, которой они так добивались, многие из христиан Сирии и Палестины, в первую очередь недавно прибывшие, те, кто откололся от крестоносцев после взятия Зары, теперь возжелали вдруг разделить счастье и славу с покорителями Константинополя и хлынули в Грецию; туда же устремились иоанниты и тамплиеры, жадные до богатств и славы; и вот король Иерусалимский неожиданно оказался в Птолемаиде почти в полном одиночестве, что дало возможность устрашенным врагам его снова воспрянуть...
В числе беглецов из Птолемаиды Балдуин с нетерпением ожидал свою супругу, Маргариту Фландрскую; однако государыня эта не смогла насладиться благами нового титула мужа – утомленная долгим плаванием и путевыми невзгодами, она скончалась, и корабль доставил любящему супругу лишь ее останки. Опечаленный император похоронил Маргариту с подобающей пышностью в храме Св. Софии; и это совмещение празднеств победы с торжеством погребения казалось символичным – оно объединило блеск славы завоевателей с грядущей участью их империи.
Балдуину и его окружению было над чем задуматься. Вместе со всеми вновь прибывшими он располагал армией, не превышавшей двадцати тысяч бойцов. Между тем серьезные опасности угрожали с разных сторон. Иконийский султан и Болгарский царь спешили использовать войну между латинянами и греками. Что же касается греков, то они были побеждены, но не покорены. Те из вождей их, кто имел приверженцев и оружие, спешили создать свои государства – повсюду возникали их «империи» и «княжества», становившиеся реальной угрозой для Константинополя. Так, некий внук Андроника основал на северо- востоке Малой Азии Трапезундскую империю; свирепый тиран Лев Сгур царствовал в Арголиде и Коринфе; Михаил Ангел с помощью измены захватил Эпир; Федор Ласкарис, подобно Энею бежавший из своего отечества, собрал войска в Вифинии и заставил провозгласить себя императором Никеи. Оставались еще два беглых императора, которые не сумели урвать территорий и судьба которых оказалась весьма замечательной; то были Алексей Ангел и Мурчуфль. Оба они какое-то время скитались. Затем Мурчуфль, словно забыв, что Алексею известны все его злодеяния, доверился своему сопернику, на дочери которого был женат; Алексей принял его ласково, а затем приказал ослепить. Несчастный слепец, пытаясь исчезнуть из поля зрения сильных мира, тем не менее попал в руки латинян, которые доставили его в Константинополь и предали позорной казни: на глазах его бывших подданных Мурчуфля сбросили с высокой колонны Феодосия на площади Тавра. Но и вероломство Алексея не осталось без возмездия. Ему удалось было найти прибежище у Иконийского султана, но затем он был схвачен людьми Ласкариса и заключен в монастырь, где умер всеми забытый.
Пока греческие государи организовывали новые державы и пытались устроить свои дела, между вождями латинян началась распря, грозившая серьезными последствиями. Император Балдуин, решив проинспектировать свои владения, приехал в Адрианополь, где был встречен с почетом, после чего направился в Фессалоники. Это насторожило короля Фессалоникийского, который в приезде незваного гостя усмотрел покушение на свои права и решил его не допускать. Балдуин, увидевший в этом акте проявление сепаратизма, упорствовал в своем намерении, а придворные обоих государей распаляли их страсти. Бонифаций, женатый на вдове Исаака Ангела, привлек на свою сторону греков и направился к Адрианополю, собираясь начать осаду города. С великим трудом венецианский дож и граф Блуасский потушили вспыхнувшее было пламя междоусобной войны и заставили противников, отбросив беспочвенные подозрения, примириться и продолжать освоение завоеванных земель. Вновь приобретенные города и области щедро раздавались баронам, которые теперь присягали на верность императору и королю Фессалоникийскому. Появились в изобилии сеньоры Аргосские и Коринфские, великие герцоги Ливанские, герцоги и принцы Афинские и Ахейские. Французские рыцари предписывали законы граду Агамемнона и столице богини Афины, отечеству Ликурга и Эпаминонда, словно покинули Запад не ради освобождения отчизны Христовой, а ради богов Гомера и мирской славы античной эпохи!..
1205 г.
