— Уверяет, что операция прошла успешно и ты на пути к выздоровлению. Все будет хорошо.
— Что значит «все»?
— Ну, здоровье, конечно, ты теперь будешь быстро поправляться.
— А слух? Почему ты ничего не говоришь об этом?
Лариса Ивановна на мгновение растерялась, но тут же спросила:
— А что я должна тебе сказать?
— Как — что? Разве ты не знаешь, что я сейчас хуже слышу, чем раньше, до болезни?
Для Ларисы Ивановны это было неожиданностью: не то, что Нина хуже слышит, а что знает об этом. Ведь она просила окружающих Нину говорить погромче, чтобы девочка не заметила ослабления слуха. Тем более, что оно не очень заметно и, весьма возможно, пройдет, пока Нина еще будет в больнице.
— С чего ты взяла, что хуже слышишь? — нашлась наконец Лариса Ивановна.
— Сама заметила. Да и доктор Павловский говорил своему сыну, что после операции слух полностью восстановится.
— Конечно, восстановится, — успокоила ее мать. — Болезнь дала небольшое осложнение, но тебе вовремя сделали операцию, и теперь ты будешь совершенно здоровой. Поговорим лучше о другом. Врачи рекомендуют отправить тебя летом к морю.
— Правда? Я поеду к морю? — оживилась девочка. — А когда и куда?
— Летом, конечно, к Черному морю.
— Ой, как это чудесно! Я никогда не видела моря!
Как-то сразу забылись неприятные разговоры о болезни. Лариса Ивановна увлеченно рассказывала девочке о море; вдвоем они вспоминали стихи, рассказы, воспевающие морскую стихию. Нина повеселела, слабый румянец выступил на ее щеках.
«Совсем ты, доченька, еще ребенок! — думала Лариса Ивановна, ласково гладя светлые волосы Нины. — Умница, наивная, добрая, ласковая. И совсем еще дитя».
Лариса Ивановна часто ловила себя на мысли, что любит Нину какой-то особенной, тревожной любовью. Правда, девочка частенько болела. Четырехлетним ребенком едва не умерла от скарлатины. Много бессонных ночей провела мать над кроваткой Нины, когда та болела корью. В прошлом году девочка сильно напугалась во время грозы, когда ударом молнии раскололо старую дедовскую грушу в саду. А этой зимой простудилась, готовя к празднику в клубе танец Лауренсии, и стала глохнуть.
Одних болезней, казалось, достаточно, чтобы волноваться за судьбу девочки. И все же Лариса Ивановна не могла объяснить свою тревожную любовь к дочери только болезнями. Были, вероятно, и другие причины. Возможно, и та, что Нина — любимица покойного мужа.
Когда он умер, ей шел девятый год: она уже все понимала и горько оплакивала отца.
Сын Толя, малыш еще, сидел около покойника и спрашивал: «Папа спит?» А Нина рыдала. Ларисе Ивановне казалось тогда да и сейчас кажется, что девочка очень тяжело переживает утрату отца, часто думает о нем, вспоминает, как весело и ласково играл с ней папа, читал ей книжки, катал на салазках, как уютно и хорошо было угнездиться у него на коленях, слушать сказку…
Возвращаясь из больницы домой, размышляя, Лариса Ивановна и не думала, что именно любовь Нины к отцу станет позже той тенью, которая пусть ненадолго, но омрачит ее отношения с дочерью. И эти мысли тревожили ее. Ведь Нина всегда так хорошо понимала свою маму, сосредоточила на маме всю любовь и нежность своего сердца.
Но пришло время, и Лариса Ивановна убедилась, что тревоги ее были не напрасны.
Из черноморского санатория для детей Нина вернулась веселой, возбужденной, на вид более здоровой, чем когда бы то ни было.
— Ну как ты себя чувствуешь, доченька?
Лариса Ивановна стремительно обняла Нину, не сводила с дочери глаз, наполненных искристыми слезинками, радовалась ее загорелому лицу, ясному взгляду, звонкому смеху.
— Прекрасно, мамочка!
— Ну и слава богу.
— С таким загаром с моря приезжают лишь совершенно здоровые люди, — услышала Нина чей-то голос совсем рядом.
Она отвела взгляд от матери и только сейчас увидела, что около них стоит высокий, празднично одетый незнакомый человек.
— Она у нас смуглянка, — ответила ему мать, — а море смуглых любит… — Лариса Ивановна обернулась к дочери и сказала: — Знакомься, Нина. Это Яков Осипович Усик.
— С приездом, Ниночка! — Яков Осипович подал ей, как взрослой, руку. — Со счастливым возвращением домой!
— Спасибо.
Дорогой она не думала, почему ее встречал Яков Осипович. Видимо, потому, что больше сама рассказывала, чем слушала других. А дома, казалось, и совсем забыла, что у них посторонний человек. Пока наговорилась с бабушкой, дедом, пока обегала весь двор, сад, поздоровалась с соседями, наступило время обеда.
Ее нисколько не удивило, что Яков Осипович не ушел, остался у них обедать. Ведь Степаненки — их соседи и друзья — тоже сегодня пришли, сядут со всеми за праздничный стол, будут обедать. Непонятно лишь, почему Яков Осипович держится как-то неуверенно. Может быть, он впервые зашел к ним в дом, не освоился еще… «А все же почему он здесь?» — вдруг мелькнула мысль у Нины. Впрочем, только мелькнула, уступив место веселым расспросам и рассказам о санатории, о море, ребятах…
Несколько позже, за столом и потом, после обеда, Нина заметила, что в доме какие-то нелады. Похоже, что в семье произошла ссора и причина ее — Яков Осипович. Мама хотя и веселая, но в глазах ее нет-нет да проглянет нечто тревожное. И бабушка почему-то более сдержанна, чем обычно. И дед какой-то беспокойный, прячет глаза, будто уличили его в каком-то проступке. Да и беседа за столом не очень вяжется. Если бы не она да Степаненки, обед был бы скучной трапезой, а не праздничным застольем по случаю радостного события — возвращения внучки из санатория.
Когда гости разошлись, Лариса Ивановна пошла с Ниной в соседнюю комнату. Ведь девочка с дороги, ей и отдохнуть пора.
Перед сном она привычно склонилась к дочке и поцеловала ее. Нина закинула руки за шею матери, притянула к себе:
— Мамочка, может быть, ты посидишь около меня?
— Охотно, — отозвалась мать. — И даже не прочь прилечь. Переволновалась, ожидаючи тебя, да и набегалась.
— Ну так ложись!
Какое-то мгновение обе помолчали.
— Ты хочешь что-то сказать мне? — первой заговорила мать.
— Да. Не знаю, с чего начать, — задумчиво отозвалась Нина.
Лариса Ивановна насторожилась.
— Рассказать хочешь или спросить о чем-либо?
— Мне показалось, что ты поссорилась с бабуней и дидусем. Это правда?
Лицо матери залилось краской, но она не ответила.
— Ты слышишь меня, мама?
— Слышу, детка, — крепко обняла ее и прижала к себе Лариса Ивановна. — Слышу, моя умница. Ты еще мала, девочка. Не знаю, как объяснить тебе, но объяснить непременно нужно. Рано или поздно, все равно узнаешь, да и должна знать.
— Что, мама? Что я должна знать?
— Вскоре мы уйдем от дедушки.
Теперь Нина застыла в объятиях матери, боясь поверить услышанному.
— Куда… уйдем? — с трудом выговорила она.
