Доброгнева, кажется, нашла то, что искала: снова рассказывала и рассказывала, поучала и поучала своего внука, а Богданко сидел возле нее, прислушивался к ее доброму, ласковому голосу и не знал, как ему быть. Бабуся добрая, вон как много обещает ему. Говорила, выйдут в светлую пятницу на встречу с Золотой Косой, Ненаглядной Красой – и он прозреет. А он как был темный, так и остался. Теперь она уверяет: и в чужую землю не следует идти, и чужеземцев миловать. А так ли это? Почему не должны идти к ним, если они идут на Тиверь, берут в плен, сжигают веси? Почему надо миловать их, если приходят и ведут себя как тати?
– Бабусь, – снова окликает Богданко. – А те три рода, те люди – одинаковые?
– Чем-то одинаковые, а чем-то нет. Говорила же: одни белоликие, другие – смуглоликие, третьи – темноликие.
– Однако все одноликие?
– Да все одноликие.
– Значит, и правда людская должна быть одноликой?
– Должна бы, внучек, – усмехается Доброгнева и обнимает и прижимает к себе внука. – Должна бы, да не такая.
– А почему?
– О том одни боги ведают. Скажу лишь, что у одного она имеет одно лицо, у другого – другое, у третьего – третье. Сколько на свете людей, столько и правд.
– А у нас с вами она одна?
– Сейчас одна. Вырастешь – может, и не совпадет твоя правда с моей. Или совпадет?
Богданко собрался было сказать: «Да, совпадет», – почему-то сдержался, а сдержавшись, задумался.
XXIII
Еще до перехода через Дунай князь и тысяцкие приказали не трогать ромейские крепости по берегам реки. Гарнизоны в них небольшие, беды земле славянской они не принесут. Поэтому, переправившись, не стали обращать внимания на придунайские крепости, а хлынули конной лавиной в тридцать тысяч на Ульмитон и Томы, упали на них, словно грозовая туча на незащищенную землю, и, взяв все, что можно было взять, принялись жечь и разрушать возведенные ромеями постройки.
– Все, что горит, сжечь дотла! – повелел воинам князь. – Чтобы остроги эти не стали большими гнездами, в которых плодятся осы. Это невольничьи пристанища, они политы слезами наших людей, поэтому пусть исчезают с дымом.
И лишь когда насытился пожарами, князь задумался: дальше пойдет Одес и Маркианополь. Ну, об Одесе и думать нечего – эта геенна поглотила тысячи и тысячи тиверцев. А как быть с Маркианополем? Город этот – наместничество Хильбудия, там сейчас те, кто остался вместо него и правит ныне краем, и рать имеют при себе, способную оказать упорное сопротивление. Но живут там, однако, и те, что пришли и предупредили: Хильбудий замышляет зло – собирается идти за Дунай. Не может же он, князь Волот, причинить зло этим людям.
– Гудим! – приказал князь тысяцкому полян. – Бери под свою руку уличей и идите на Одес. Повелеваю: сделайте там то же, что сделали мы с Томами. Главное, сожгите пристанище, постройки, в которых держат пленных. Я же пойду с тиверцами и дулебами на Маркианополь. Встретимся на пути в Анхиал или же в самом городе.
И уже потом, когда отвел своих воинов далеко от полян и уличей, остановился и сказал, объезжая ряды:
– Все, что принадлежало в Маркианополе императору и фиску Хильбудию и его вельможам, – ваше. Город и горожан не трогать. Слышали? Ни города, ни горожан! Пусть знают, что не всех постигнет кара за зло, нанесенное наместником и его ратью.
С тех пор как вышли из Ульмитона и Том, ни один ромей не встретился на пути. Видимо, подались землями Мезии гонцы из придунайских крепостей, а вслед за гонцами пошел разгуливать слух: варвары идут. Вот и опустели вехи, пустует жилье. Кто-кто, а поселяне Нижней Мезии и Скифии знают, какие они, варвары. Были здесь и вестготы, были и анты-славяне, хватало и тех, кто присоединился к готам, кого брали к себе на помощь римляне, а потом – Византия. И неудивительно, что не видно в весях ни куриалов- землевладельцев, ни арендаторов-амфитевсисов. Удивляет другое: не видно колонов-землевладельцев из неромейских поселений, в том числе и бывших антов. Все скрылись по чащам-зарослям, в оврагах и прибрежных камышах.
«Наверное, мы были очень жестоки в Ульмитоне и Томах, – думал князь Волот, покачиваясь в седле, – и от этого нам же будет плохо. А впрочем, разве мы не для того идем в ромейскую землю, чтобы нагнать страх на всех: и на императора, и на его подданных? Именно для этого».
Впереди послышался шум и говор. Что-то кричат, размахивая руками, пешие и собираются вокруг них конные.
– Что произошло? – спросил, подъехав, князь.
– Поселяне мезийские выбежали из оврага.
Князь приблизился к ним и сразу же убедился: не мезийцы, а рабы мезийских куриалов, и выбежали не потому, что сами анты и хотят присоединиться к антам, – а показывают, где прячутся хозяева, просят наказать их за обиды.
– Сколько их?
– Весь выводок, достойный. Хозяин, хозяйка, пятеро сыновей и четыре дочки. Но слуг столько, сколько у меня пальцев на руках и ногах.
– Так возьмите палки и наказывайте. А самое лучшее – воспользуйтесь испугом своих хозяев и убегайте. Мы не для того сюда пришли, чтобы гоняться за безоружными. Скажите лучше, куда ведет эта дорога?
– На Маркианополь, достойный, на Маркианополь.
