– Ешь на здоровье, – ответила женщина и почему-то вздохнула.
Недолго Миловида молчала. Что-то заставляло поднимать время от времени на челядницу глаза.
– Вы из антов?
– Нет, дитя, из армян я. Уже здесь, при дворе вельможи, познакомилась с антом-эргастериархом и стала ему женой. От него и речь вашу переняла.
Миловида просветлела лицом, почувствовала, как разлилось по сердцу тепло. И хотя была голодной, но то и дело оставляла еду и спрашивала-допытывалась, где та земля, что называется Арменией, давно ли она жена эргастериарха, как попала в Италию, или рассказывала о себе. Но не плакала уже. То ли выплакала за все лихие годы слезы, то ли начинала привыкать ко всему, что сваливалось на нее за это время. Смотрела доверчиво и грустно на женщину и рассказывала ей то же, что и вельможе, а иногда больше: какая беда постигла ее и Божейку в тот самый день, когда вышла к Ладе и Яриле за благословением, почему и оказалась здесь, в далекой Вероне. Какие надежды она возлагает на свидание с Прядотой и кто посоветовал ей обратиться именно к нему.
– Я знаю Прядоту, – присев рядом, тихо и как-то таинственно сказала собеседница Миловиды. – Он работает в эргастерии, там же, где и мой муж. Если придет, поведу тебя к нему. Или позову Прядоту к нам, а ты оставайся здесь, в моей каморе. Хорошо?
– Хорошо, матушка милая. Спаси тебя бог за яства и за ласку человеческую.
Ждала Прядоту дотемна, ждала и тогда, когда стемнело, а дождалась всего лишь испуганного шепота хозяйки каморы.
– Ступай за мной, дитя. – Схватила девушку за руку и повела крадучись во двор.
– Куда мы, матушка? – забеспокоилась Миловида, когда увидела, что идут не во двор вельможи, а подальше от него.
– Сейчас скажу… Вот здесь должна быть лазейка. – Остановилась и пошарила в ограде. – Ага, есть. Слушай и слушайся меня, наделенное красотой, но обделенное счастьем-долей дитя человеческое. Беги отсюда, и немедленно. Ты, девонька, приглянулась вельможе, а вельможа этот, чтобы ты знала, нечист на руку. Позвал вечером Прядоту и велел ему не говорить тебе правды о Божейко. Знает, не знает Прядота, где Божейко, все равно должен делать так, чтобы ты поверила и осталась ждать. А уж как останешься, не преминет обесчестить тебя и сделает своей наложницей. Это он умеет, поверь. Он Богом входит в душу, но выходит из нее сатаной… Поэтому и говорю: беги как можно дальше. Пока выспятся да кинутся за тобой, далеко будешь. Иди вдоль речки, а за селом свернешь в поле. На битую дорогу не выходи, там может быть погоня.
Миловидка побежала куда глаза глядят и, только когда опасность осталась позади, остановилась и засомневалась: правильно ли сделала, что ушла насовсем? Может, следовало спрятаться где-нибудь поблизости, подождать, пока угомонится этот чернобородый вельможа, и встретиться все-таки с Прядотой. Смотришь, он и вправду знает, где Божейко…
«А если Прядота стал уже на сторону вельможи? Потому челядница испугалась и сказала: „Беги и как можно дальше“, – потому что была уверена: Прядота дал согласие обмануть ее, Миловидку?.. О-о горюшко! Как широк свет и как в нем много несправедливости. Куда ни подайся, повсюду тебя подкарауливают темные силы».
Постояла Миловида, пожаловалась сама себе и пошла полем в ночь…
Верона раскинулась вдоль реки, на удивление красочная и нарядная, тихая и умиротворенная. Если бы не малиновые звуки церковного звона, которые взлетали над куполом храма и мирно и ласково стелились над долинами, можно было подумать, что этот оживленный и шумный днем город утихомирился на ночь, да так и спит до сих пор. Ни ослов, ни мулов на улицах, ни погонщиков при них. И пристанище дремлет бесшумное. Застыли у берега лодьи, не видно и рыбаков. Не иначе, праздник сегодня, и большой, если так надежно успокоил все и всех.
Миловидка невольно остановилась, задумалась: идти ли сейчас в город? Время не такое уж и раннее, но кто будет прислушиваться к ней, чужой и посторонней, если идет церковная служба, если все только и думают что о празднике? Не лучше ли передохнуть на этой тихой и безлюдной околице? Место вон какое пригожее. И вода стекает со скалы, можно умыться. Ведь отдохнуть все равно нужно. Целую ночь проблуждала по бездорожью, переволновалась. Если же в город спешить не нужно, так она и сделает: попьет, смоет с себя пот и пыль и отдохнет.
Вода еле-еле сочилась из серой скалы и у подножия, попав на выступ, сбегала струйкой. Но ничего, Миловидка подставит руку, подождет, пока в ладошку соберется вода, и умоется. Зато холодная какая, даже дрожь пробегает по телу…
Плескалась и плескалась у скалы и, только когда умылась, наклонилась над струйкой и напилась вволю.
«Ну вот, – сказала она себе, – снова набралась сил, как и тогда, после купания в речке».
Миловидка оглянулась и замерла от удивления. Не капище ли это? И трава у скалы ухоженная, и срезы- колонны стоят под деревьями. Хотя такого быть не может, здесь живут христиане, у них нет капищ.
Удивившись, она пошла среди деревьев, постелила на траве рогожу и прилегла на ней. А как только сомкнула веки, усталость напомнила о себе: нагнала сон-дрему и заставила подчиниться этому сладостному забвению.
Долго ли спала, не ведает. Во всяком случае, когда услышала человеческие голоса, не всполошилась, хотя не сразу сообразила, что это уже не сон. Когда поняла, что она не дома, что за нею возможна погоня, открыла глаза и вскочила, но сразу же приникла к земле: у скалы, где был родничок, толпились женщины и омывали водой обнаженные груди. Потом набирали в маленькие мешочки мелкие камешки, истертые водой… Крестились и кланялись, повернувшись к скале, и уступали место другим…
– Доброе утро, – сказала Миловида. Она вышла из зарослей, когда женщины завершили омовение и стали разговаривать. – Что это такое? – она показала на скалу.
Ее, по-видимому, не поняли. Повернулись на голос, смотрят изучающе.
– Кто ты? – спросили наконец.
– Из антов я. Из-за Дуная.
