вводили, а агентуру растеряли, да и наружная служба поставлена из рук вон плохо.
Я откровенно высказал Федорчуку все и сказал, что не стоит ему лезть в дела, ему не свойственные. Надо работать, а не заниматься критиканством предшественника. По всему видно, что не понравился ему такой разговор. Думаю и уверен, что действует он не по своей инициативе — не такой он „герой“. Он явно имеет „директиву“ комитета, а комитет без одобрения и прямого указания и санкции Брежнева не мог пойти на такой шаг. Брежнев делает ставку на КГБ как „орудие“ всесторонней информации и укрепления своего личного авторитета в партии…
За всем следят, все доносят, даже ты сам не знаешь, кто это может сделать. Установлена сплошная агентура и слежка. Как это все отвратительно!»
Федорчук попросил Шелеста подписать письмо в ЦК с просьбой увеличить штаты, «надо создавать везде городские и районные отделы… Надо строить дополнительно помещение. Дал согласие. Обсудили вопросы, где разместить специальные курсы, вечернюю школу и специальную школу кулинарии».
Штаты республиканскому комитету увеличили на 660 человек, разрешили создать райотделы в городах.
Федорчук был крайне недоволен работой своего предшественника: «Почему не было настоящей борьбы против националистов?» По его мнению, сделал вывод Шелест, борьба — это когда просто без разбора сажают в тюрьму. Федорчук заявил: «Мы работаем на Союз, мы интернационалисты, и никакой Украины в нашей работе нет».
Шелест записывал: «Федорчук очень интересуется, чем занимается ЦК и Совет министров. Научный отдел в КГБ упраздняется. Федорчук недопустимо груб с аппаратом комитета, высокомерен с товарищами по работе».
Федорчук требовал то одного исключить из Союза писателей, потому что он придерживается антисоветских взглядов, то другого не выбирать в члены-корреспонденты Академии наук, потому что он сын жандарма, требовал арестов.
На мушке КГБ оказался известный литературовед, член-корреспондент Академии наук Дмитрий Владимирович Затонский, сын расстрелянного в 1938 году одного из руководителей советской власти на Украине. Дмитрий Затонский отличался широчайшей образованностью, талантом и свободомыслием, потому стал подозрителен осведомителям КГБ. Ему стали «шить дело».
Петр Шелест был человеком жестоким. Он работал в оборонной промышленности и привык к военной дисциплине. Шелест был на редкость косным и ортодоксальным. Когда в соседней Чехословакии начался процесс обновления, получивший название «пражской весны», Брежнев не случайно включил Шелеста в состав делегации, которая вела переговоры с Александром Дубчеком и другими чехословацкими руководителями. Шелест считал чехословацких руководителей врагами социализма и требовал самых решительных мер.
Но даже Шелест не выдержал и сказал Федорчуку, что они напрасно затеяли игру вокруг Затонского. Записал в дневнике: «Сам Затонский не глупый человек, имеет свое мнение, но подчас у нас и этого довольно, чтобы попасть в крамольные».
Вскоре Щербицкий сменил Шелеста на посту первого секретаря ЦК Компартии Украины. Шелеста для виду сначала перевели в Москву заместителем председателя Совета министров СССР, но продержали всего год и освободили от всех высоких должностей, отправили на пенсию…
Новый хозяин Украины Владимир Васильевич Щербицкий, по идее, должен был испытывать симпатию к Федорчуку. В реальности он чувствовал, что и сам в определенной мере находится «под колпаком» КГБ: ни один шаг Щербицкого не оставался без внимания Федорчука и Цинева. Так что Щербицкий к Федорчуку относился с настороженностью, понимая его крепкие связи в Москве. А Цинев, в свою очередь, обо всем происходящем на Украине напрямую сообщал Брежневу.
Виталий Врублевский, бывший помощник Щербицкого, в книге «Владимир Щербицкий: правда и вымысел», изданной в Киеве, пишет:
«Федорчук внимательно присматривался к окружению Владимира Васильевича и его помощникам… Несколько раз он приглашал меня вместе с женой на обед. Ведь, в свою очередь, тоже наблюдал за ним. Федорчук оказался интересным собеседником. Однако во время встречи я ни на минуту не забывал, что передо мной матерый контрразведчик. И хотя понимал: война — дело суровое, но все равно точила мысль, что на совести собеседника десятки, если не сотни расстрелянных людей. И вряд ли все они были шпионами и диверсантами.
Мысль эта не оставляла меня и тогда, когда Виталий Федорович показывал тщательно подобранную коллекцию магнитофонных кассет (в основном классической музыки), и когда приглашал выпить. А видно было, что выпить этот физически крепкий, точно налитой силой, мужик мог и умел. В беседе похвастался, что как-то, играя в бильярд, перепил самого Якубовского, командующего Киевским военным округом.
О Якубовском, двухметровом гиганте, ходили легенды. Вполне серьезно рассказывали, что, когда Якубовскому докладывали о случаях попадания в вытрезвитель офицеров, он искренне возмущался и никак не мог понять:
— Ну выпил свои восемьсот грамм. Чего шуметь? Иди себе тихонько домой…
Однажды Федорчук позвонил и предупредил, что моя фамилия попала в донесение „источника“. Оказывается, мой добрый товарищ не прочь был похвастаться, что я ему протежирую (чего на самом деле не было), да еще в обществе стукача. Пришлось предупредить его, чтобы держал язык за зубами».
Этот эпизод свидетельствует не только о масштабах стукачества, но и о том, что даже партийный аппарат находился под контролем КГБ.
«Припоминается другой, более серьезный случай, — пишет Щербицкий. — Опять же звонит Виталий Федорович и говорит:
— Послушай-ка, тезка (это необычное обращение меня сразу же насторожило), а где сейчас твоя благоверная Валерия?
— Как где, — отвечаю, — должно быть, дома.
— Да нет ее там. Она на твоей служебной машине укатила в Умань. И знаешь с кем? Со своей подружкой Ларисой Скорик. А та спешит на конспиративную встречу с Успенской, недавно вернувшейся из мест не столь отдаленных. Так что предупреди жену, чтобы впредь ее не использовали как прикрытие».
Жена Врублевского писала пьесы и пользовалась популярностью. Когда она приехала во Львов, «в номере гостиницы (бронированном, кстати, обкомом партии) демонстративно учинили обыск. Надежда получить компрометирущие факты не оправдалась. Но тут уж Валерия по-настоящему испугалась, поняв, что с КГБ шутки плохи. Испугалась, конечно, прежде всего за меня…»
Через два года после переезда Федорчука в Киев по всей Украине прошла волна арестов диссидентов. Многие из них после перестройки стали видными деятелями культуры, депутатами украинского парламента.
Поводом стало задержание туриста из Бельгии, которого назвали эмиссаром ОУН — Организации украинских националистов. Он пытался ввезти в страну издания на украинском языке, судя по всему, совершенно безобидные.
«Федорчук начал планомерную работу по искоренению „инакомыслия“ и всякой „идеологической ереси“, — вспоминает Врублевский. — К этому он был хорошо подготовлен, и его тяжелую руку вскоре почувствовали многие… Снова стали печь „дела“. Серьезный удар был нанесен по хельсинкскому движению, инакомыслию, национально сознательной оппозиции. Федорчук на этом „заработал“ орден Ленина. Вместе с идеологическим, моральным террором, вводимым секретарем ЦК КПУ по идеологии Маланчуком репрессивные методы КГБ создавали тяжелую атмосферу…»
По мнению одного из тех, кто был тогда арестован, «власти были напуганы развитием национального движения на Украине. Они понимали, что в 1972 году невозможно было позволить себе такие массовые репрессии, как в 30-е годы, но они прибегнули к самым массовым, допустимым по меркам 70-х годов. Волна арестов коснулась большого количества людей. Вследствие арестов 1972 года национальная жизнь в Украине была парализована надолго. Это было спланировано как военная акция. Обыски проводились одновременно у всех. Акция не была полной неожиданностью после появления генерала Федорчука с его физиономией типичного карателя…»
Генерал армии Филипп Денисович Бобков, который тоже был первым заместителем председателя
