Ельцина, этот вопрос уже разбирал президиум Верховного Совета и решил ничего от депутатов не скрывать. И Михаил Сергеевич опять предоставил слово Бакатину, который повторил все заново только с большим количеством деталей.
В окружении Ельцина были весьма раздосадованы выступлением Бакатина, которого просили закрыть расследование.
Лев Суханов вспоминал: «Да, к сожалению, слова он не сдержал и на сессии о „факте покушения“ рассказал в своей интерпретации. Вы, наверное, помните, как у него тогда дрожали руки и голос, и вообще министр чувствовал себя весьма неуверенно. Конечно же ему было неловко выходить на трибуну и говорить вещи, которые ему несвойственны. Кстати, Борис Николаевич не изменил к Бакатину своего отношения и до сих пор воспринимает его как порядочного человека…»
Ельцин опять сказал всего несколько слов:
— Претензий к министерству внутренних дел у меня нет. Никакого нападения не было. Никаких заявлений я не делал. Это мое частное дело.
Выслушив Бориса Николаевича, Горбачев с непроницаемым лицом заключил:
— Принять к сведению, что никакого покушения не было. Пошутил. Все.
Михаил Сергеевич явно был доволен исходом этой истории. Его соперник оказался в дурацком положении.
Но против ожиданий Горбачева в глазах широкой публики «мокрое дело» Борису Николаевичу нисколько не повредило. Такие были настроения: что бы ни делал Ельцин, все шло ему в плюс.
Сторонники Ельцина уверенно говорили о травле, а Борис Николаевич сделал заявление для прессы:
«16 октября 1989 года на сессии Верховного Совета СССР под председательством М. С. Горбачева был обнародован инцидент, затрагивающий мои честь и достоинство.
Против моей воли к разбору данного вопроса был привлечен министр внутренних дел товарищ Бакатин, который, смешивая ложь с правдой, не имел морального права способствовать распространению слухов, порочащих меня в глазах общественности. Более того, товарищ Бакатин ранее заверил, что никакого расследования, а также оглашения информации, касающейся лично меня, проводиться не будет.
Новый политический фарс, разыгранный М. С. Горбачевым на сессии Верховного Совета и раздуваемый официальной прессой как событие первой величины в стране, объясняется, конечно, не заботой о моем здоровье и безопасности, не стремлением успокоить избирателей, а новой попыткой подорвать здоровье, вывести меня из сферы политической борьбы…»
В Москве это заявление никто не опубликовал. Напечатала только популярная в те времена рижская газета «Советская молодежь», которая годом раньше осмелилась поместить первое интервью с Борисом Николаевичем.
«Мокрое дело» так и осталось загадкой, хотя оно и в самом деле никак не повредило Ельцину, который пользовался безоглядной любовью граждан.
«Пересуды шли разные, — вспоминал Лев Суханов. — Лично я слышал до полусотни различных версий „покушения“, в которых были замешаны не только его недоброжелатели, но и хорошенькие обольстительницы, ненавидящие его гэбисты и даже пришельцы с летающих тарелок…
Иначе говоря, никто не опроверг версию Б. Н. Ельцина о покушении на него, равно как никто и не подтвердил ее на все сто процентов. Потом по Москве ходили слухи, что одного из двух милиционеров, бывших на КПП вечером 28 сентября, уже нет в живых…»
Председатель комиссии Верховного Совета СССР по этике Анатолий Денисов проводил свое расследование и уверял позднее, что Ельцин поехал на дачу к знакомой. Там появился еще один мужчина. Они подрались, и Ельцин оказался в воде.
Много раз спрашивали Бакатина, что же тогда, собственно, приключилось с будущим президентом России? «Вы-то знаете, раскройте секрет». Но Бакатин никому и ничего не сказал…
Хозяйство Бакатину досталось беспокойное. Помимо обычных проблем с преступностью, навалились национальные конфликты, массовые беспорядки то в одном конце страны, то в другом. МВД превратилось в пожарное ведомство, пытающееся погасить эти конфликты.
На посту министра Вадим Викторович утверждал себя твердой рукой. Он сам потом признавал в интервью, что в МВД его боялись: «Я не хочу, знаете, ложной скромности, что ли. Я жесткий человек, даже, наверное, очень жесткий; я гонял это МВД как Сидоровых коз».
Но это с подчиненными, в министерстве. Наводить жесткий порядок по всей стране он отказывался, повторял — «буду действовать в рамках закона»: «Кто бы мне ни советовал, вот, мол, надо стукнуть кулаком по столу, и тогда преступность сразу исчезнет, возобладают дисциплина и порядок, я глубоко убежден: это опасная утопия, пустая иллюзия. Практика показывает: ни жесткие меры, ни даже террор не снижают уровня преступности. Скорее, приводят к обратным результатам».
Видя, что происходит в стране, где все республики требовали самостоятельности, Бакатин считал, что в этих требованиях много разумного. Почему он, сидя в Москве, должен решать, сколько участковых милиционеров нужно в Риге или на Сахалине? Он счел своим долгом развязать руки республиканским МВД. Бакатин подписал договор с Эстонией, сделав министерство внутренних дел республики фактически самостоятельным. Бакатин готовил такие же документы с Литвой, Латвией, Молдавией, РСФСР и потом жалел, что не довел дело до конца.
Бакатин считал, что структуру МВД придется радикально изменить, раз республики получают самостоятельность. Республиканские министерства получают самостоятельность, а союзное — берет на себя функции «внутреннего Интерпола», отвечает за транспортную милицию, за охрану атомных объектов, за подготовку высших кадров.
Вадим Бакатин создал отряды милиции особого назначения (ОМОНы). Он увидел, что нищая, коррумпированная милиция не подготовлена к борьбе с реальной преступностью. ОМОНы должны были стать островками профессионализма. Предполагалась и другая задача — разгон несанкционированных демонстраций, подавление массовых беспорядков. Все это создавало ОМОНам особое положение — милиция внутри милиции.
В Риге в отряд подбирали молодых и крепких милиционеров, в основном из патрульно-постовой службы, из тех, кто привык полагаться на силу мускулов. Завербовались в отряд и несколько «афганцев», среди них капитан Чеслав Млынник, будущий командир отряда.
Для них ОМОН стал желанным продолжением прошлой жизни. У них снова в руках было оружие. Правда, врага еще предстояло найти.
ОМОН был сформирован по приказу министра внутренних дел Латвии 1 декабря 1988 года. Численность — 148 человек, из них 20 офицеров.
Получив почти полную самостоятельность, ОМОН не знал обычных для милиции проблем и мог сам выбирать себе занятие. Скажем, по своей инициативе занялся борьбой с нелегальной торговлей спиртным — родом преступности, широко распространившимся из-за антиалкогольного законодательства.
Омоновцы расправлялись с торговцами на месте: забирали у них деньги и спиртное, действовали кулаками, дубинками и прикладами. Жаловаться торговцы не смели. Омоновцы сделали для себя вывод: они сами могут выполнять функции «неповоротливой» прокуратуры и «слишком мягкого» суда.
В первый год своей деятельности твердость и решительность ОМОНа многим нравились. Выгодно отличающиеся от своих коллег по милиции, умелые, крепкие парни вселяли в рижан уверенность. Мелкие прегрешения таким замечательным ребятам можно было простить.
Главная причина всех последующих событий состоит в том, что рижский ОМОН был создан в Латвийской Советской Социалистической Республике, а она в мае 1990 года фактически перестала существовать. Москва не хотела признавать независимость Латвии, Литвы и Эстонии и спровоцировала тяжелую политическую борьбу в республике.
Крючковский КГБ снабжал президента Горбачева разведсводками, из которых следовало, что за всеми процессами в Прибалтике стоит агентура ЦРУ. Прессу те же источники снабжали «достоверной информацией» о прибалтийских боевиках, которые будто бы располагают большими запасами оружия.
В Латвии установилось опасное двоевластие. С одной стороны, законно избранный парламент и
