нибудь большой город. Когда Кристи поняла, что у неё есть собственные планы на жизнь, она задумалась: а как же мама?
Для мамы все было просто. Если Кристи не успевала вовремя накрыть на стол, она рисковала остаться без обеда или ужина. Она должна была научиться играть на двух музыкальных инструментах — на пианино и на ещё одном по собственному выбору.
В половине шестого вечера Кристи должна была быть дома — никаких игр с подружками в позднее время. До ужина и после ужина — приготовление уроков. Свет в её комнате гасился ровно в десять часов. Однажды Кристи попыталась объяснить матери, что солнечный свет идет до Земли восемь минут, поэтому она имеет право читать в постели не до десяти, а до восьми минут одиннадцатого.
Познания дочери порадовали мать, но свет был выключен ровно в десять. «Я строга с тобой, потому что люблю тебя», — говорила мать.
Накануне выпускного вечера они с мамой несколько раз ездили в магазин, где мама придирчиво изучала современные фасоны. Затем они быстро возвращались домой, и мама садились кроить платье из старого отреза. Она хотела показать дочери, что у хорошей хозяйки ничего не пропадает. И нет смысла тратить деньги на то, что можно сделать самой.
Мама шила хорошо, но в день выпускного вечера Кристи с огорчением поняла, что платье несет на себе отпечаток самодельности — другие девушки пришли в модных нарядах, купленных в дорогих магазинах.
Когда Кристи уезжала в университет, мама спустилась в кухню раньше обычного и приготовила большой завтрак. Она настояла на том, чтобы Кристи поела как следует, — это было последнее, что она могла сделать для своей дочери, которая уходила из родительского дома в самостоятельную жизнь.
А Кристи накануне отъезда позволила себе первую вольность в родительском доме. Поздно вечером, когда шел дождь, она вдруг выскользнула из дома. Ночь была черной и теплой.
Кристи подняла руки. Дождевые капли затекали под рукава. Ей нравилось стоять так. Она взглянула на горящие окна. В гостиной, склонившись над газетой, сидел отец.
Кристи поняла, что старая жизнь закончилась. Приятно было ощущать босыми ногами мокрый песок. Она надеялась, что это достаточно прочная почва для её новой жизни.
Лило, как из ведра, а Кристи все стояла и стояла во дворе.
Мать вышла на крыльцо и увидела, что Кристи стоит под дождем.
— Промокнешь. Немедленно иди домой! — закричала мать. — Лучше ничего не могла придумать?
Кристи с нежностью смотрела на маму, стоявшую под навесом.
— Марш в ванную! — приказала мать.
В ванной комнате Кристи сбросила мокрое платье, намылилась и опустилась в горячую воду. Кристи почему-то представила себя на студенческой вечеринке, где ребята наперебой станут приглашать её потанцевать. Она вынуждена будет им отказывать, потому что не любит танцевать. Это то, о чем однажды с ней говорила мама: как же ты собираешься делать то, что тебе не нравится, но что делать все равно придется?
— Кристи, не пытайтесь кому-то подражать, — сказал ей профессор на первом курсе. — Вы не похожи на других девушек, сохраните в себе эту самостоятельность.
Верхний свет в кабинете так и не зажгли, за что Кристи была только признательна. Она считала, что выглядит ужасно — после всей этой истории. Сумочку с дамскими принадлежностями у неё отобрали, и она даже не могла посмотреться в зеркальце.
Ей хотелось попроситься в туалетную комнату, чтобы умыться и причесаться, но она боялась прервать разговор с этим вполне располагающим к себе следователем. Впрочем, он не сказал, кто он такой. Она сама решила, что перед ней следователь.
Он просил называть его просто Григорием Алексеевичем. Большая настольная лампа под матерчатым абажуром освещала левую сторону его лица, оставляя в тени правую, поэтому Кристи невольно обращалась к светлой половине.
Она рассказала ему все, как на духу, со всеми подробностями и деталями. Она говорила торопливо, боясь, что следователю надоест слушать и её выставят. Но человек, просивший называть его запросто, по имени-отчеству, никуда не торопился. Он дал Кристи выговориться, потом, не теряя интереса к собеседнице, стал расспрашивать. О родителях, о детстве, об учебе в университете, о том, почему она приехала в СССР и что она здесь увидела.
— И вы любите Конрада? — вдруг просил он.
— Да.
В комнате повисла тишина. Григорий Алексеевич так же спокойно продолжал её рассматривать. Кристи сказала все, что могла, и её охватило ужасное ощущение полной безнадежности. Ей казалось, что это молчание продолжалось целую вечность, хотя на самом деле, вероятно, прошло всего лишь минут десять. Наконец Григорий Алексеевич заговорил:
— Мне нужно идти докладывать начальству. Вас пока что покормят.
Он вызвал дежурного, который увел Кристи.
Для начала Кристи попросилась в туалет и с наслаждением умылась, но не рискнула воспользоваться висевшим на стене мятым вафельным полотенцем, а обошлась собственным носовым платком. Критически осмотрела себя в маленьком зеркальце и решила, что она мало привлекательна. Слишком тонкие губы, тупой нос, широко расставленные глаза.
Ужасная мысль пришла ей в голову: что, если Конни рад возможности избавиться от нее, а она вроде как виснет у него на шее? Может, он, как это свойственно всем мужчинам, уже добился своего и теперь она ему нисколько не нужна?
Это подозрение отравило два часа ожидания. Ее отвели в буфет, где усталая официантка с кудряшками дала ей порцию сосисок с картофельным пюре и чашку горячего сладкого чая. Чай Кристи выпила с удовольствием и съела полсосиски под насмешливым взглядом дежурного милиционера, который, кряхтя и причмокивая, прикончил две порции под одобрительное нашептывание пухлой официантки.
В опустевшем коридоре, глядя в выщербленную стену, Кристи ждала решения своей судьбы почти до полуночи. Ее крепкая крестьянская природа начала брать верх, и постепенно она совершенно успокоилась. Кристи стало клонить в сон, и она бы, вероятно, уснула, если бы её не растолкали и не повели в кабинет к Григорию Алексеевичу.
Она посмотрела на него с сочувствием. Было видно, что следователь здорово устал, хотя вида не показывал. Глаза у него запали, но он слегко улыбался.
Посмотрел на Кристи оценивающе.
В девять часов вечера к нему в кабинет привели совершенно раздавленную девушку, которая была в ужасе от случившегося.
Сейчас, уже за полночь, перед ним сидела уставшая, но полностью владевшая собой женщина.
Его предупредили, что она чуть не заснула на скамье в коридоре отделения милиции — не многим это удавалось. Григорий Алексеевич сделал вывод, что перед ним женщина с сильным характером, самостоятельная и уверенная в себе, хотя ещё и очень неопытная.
С женщинами Григорий Алексеевич работал мало. Этим направлением ведали другие, поэтому он боялся промахнуться. Но право окончательного решения было за ним. И он решился.
— Я должен вам кое-кто рассказать, Кристина, — сказал он. — Я не работаю в милиции.
Он внимательно следил за её реакцией. Кристи вопросительно посмотрела на него.
— Я работаю в Комитете государственной безопасности СССР. Меня попросили заняться вашим делом, потому что товарищи из милиции подозрительно относятся к иностранцам или иностранкам, которые совершают что-то запрещенное, нарушают нормы общественной морали.
— Они решили, что я шпионка? — прервала его Кристи.
— Почти, — почему-то весело сказал Григорий Алексеевич.
Верхний свет он так и не включил. Но в сон Кристи больше не клонило. Настольная лампа по-прежнему бросала резкую тень на лицо следователя, который оказался не тем, за кого она его принимала.
— Наша милиция занимается только уголовными преступниками, у неё нет опыта работы с иностранцами, — продолжал Григорий Алексеевич.
Кристи наклонилась вперед:
— Надеюсь, вы меня не подозреваете в шпионаже?
