— Из Таллина.

— О! Отлично, — опять рад Тыну.

— Так давай выпьем.

— Отлично.

Мы идем на станцию. Это зеленый дом, комнат на пять, все как обычно: пара негодных водолазных костюмов, бильярд, телевизор, диван, второй диван, бинокль и весла. Три лодки во дворе станции, кверху днищем.

— Тебе чего? Джину или водки?

— Так ты и джин купил? Отлично. Мне и джину, и водки. И всего побольше.

— Да, да. А закусить у тебя есть?

— Конечно. Сало есть, хлеб, салачка. Чудесное слово — «закусить».

— А сыру нет? Сыру с похмелья хочется.

— Ха, ха, ха… У тебя папа, конечно, русский?

— Хохол, — вру я.

— Ты меня уморишь, парень. Кстати, здесь пограничная зона. Предъяви документы.

Я смотрю на него тоскливо и неприязненно. У него все-таки ракетница есть и ракеты трех цветов. Иначе и быть не может.

— Если ты мне не веришь… Я пошел. Давай мой джин. Водку можешь оставить себе. Подавись.

— Товарищ. Ну что ты такой обидчивый? Хохлы не обидчивые. Они хитрые. Где хохол прошел, там не растет ничего. Только все надкушено. — И опять смех. — Ты не хохол. Ты просто пьяный русский. Хочешь котлет?

— Ты мне ничего не говорил про котлеты.

— Нужно быть осторожным и хитрым. Хитрее хохла.

— Дались тебе эти хохлы.

Тыну оказывается парнем крепким. Он выпил всю водку — а в ней пятьдесят шесть градусов, — половину джина и никак не хочет засыпать. Но джин мне нужен для дела.

— Хочешь еще водки?

— А у тебя есть еще деньги?

— Русские.

— Плевать какие. Это будет двадцать тысяч. Нет, тридцать, потому что скоро вторая смена.

— Как скоро, Тыну?

— Через час. Надо успеть до них. А то там такие глотки.

Я иду в ларек. Все то же, что и в ларьках на улице Маяковского. Только водка национальная. И паленого коньяка поменьше. Но только времени валить Тыну вином у меня нет; Я покупаю бутылку, шоколад, печенье.

— Ну, сейчас придёт Як. А у нас все готово. Как там сейчас, в Таллине? Весело?

Я бью его в подбородок, снизу вверх, резко и отчетливо. Тыну падает навзничь, теменем на стену, как и предполагалось. Теперь поймать правую руку, завернуть запястье, сесть сверху, поймать второе запястье. Шнур — вот он, давно уже присмотрен и положен рядом с диваном. Теперь прикрутить ноги к рукам.

— Ты не обижайся, друг. Полежи немного.

— Кто ты, курати курат… дрянь. — И долгий монолог по-эстонски.

Я делаю отличный кляп, вталкиваю его в глотку доверчивого собутыльника. Зачем пить на работе? Нужно соблюдать служебные инструкции. Я перетаскиваю Тыну в подсобку, туда, где якоря и баллоны. Прикручиваю к подвернувшейся стойке так, чтобы не издавал много шума, и возвращаюсь, в комнату. Теперь нужно скрыть следы разгрома и ждать Яка.

Як пунктуален. Он приходит в положенное время и не обнаруживает своего товарища.

— Что это? — обращается он ко мне по-эстонски. — Кто это?

— Он сейчас придет. Пошел купить закуску. Мы с ним в армии вместе служили. А ты Як?

— Да. Говоришь, придет сейчас? — и поворачивается к окну.

Я бью Яка по темени молотком. Я уже поставил себе удар на компании риэлтеров. Я знаю, что он останется жив. Но очнется не скоро. Чтобы иметь побольше времени, я связываю Яка, укладываю на диван, потом обрезаю телефон.

Тащить лодку по песку не очень сложно. Мотор — вот он, годный к сезону. «Вихрь». Канистры с бензином в сарае. Не зря едят хлеб на этом побережье. Минут через пятнадцать я сталкиваю лодку в воду и возвращаюсь за веслами. Сейчас прилив. Ветер с запада. Он усиливается каждый час. Значит, грести будет легче. Я возвращаюсь на станцию еще раз. Забираю остатки еды и полбутылки джина. Водку оставляю в знак благодарности. Еще мне попадается прорезиненный плащ. Потом я открываю подсобку и говорю Тыну: «Прости меня, товарищ. Если бы ты знал грустную историю моей жизни, ты бы меня простил. Может быть, мы еще свидимся».

Тыну мычит и багровеет лицом. Прощай, товарищ.

Снег начинается минут через тридцать. Снег неожиданный и спасительный. Несвоевременный и жуткий. Я гребу яростно и долго, прежде чем откинуться навзничь. Потом запускаю мотор. Он заводится сразу, и я еще раз добром поминаю эстонских парней.

Будто надежные, твердые руки несут мое суденышко, пеллу серую и хрупкую, в эту ночь, и через восемь часов раздвигают занавес, показывают мне огни на берегу. Это еще не Силламяэ, но наверняка где-то рядом. Половины пути как не бывало. И, показав ориентир, тот, кто вел меня этим путем, вновь развесил белые занавесы, падуги, арлекины.

Километрах в десяти от русского берега, от мыса, от несуразной моей родины я выключаю мотор. Ветер все не стихает, снега в лодке по щиколотку, море приходит в беспокойство. Я допиваю джин, завинчиваю пробку и отдаю бутылку волнам. Следовало вложить туда какую-нибудь записку, но, право, не до того. Русский берег и здесь никто не охраняет, и, уйдя от соблазна пристать к какой-нибудь деревеньке, я заканчиваю дальше свое путешествие, побег свой от тепла и света. Идти тяжело, и ноги ищут опоры. Сплю я в забытом Богом сарае, в конуре какой-то, но под крышей, и даже тряпье находится. На земляном полу развожу костерок. Смолье и ящики из-под рыбы тут в изобилии. Я совсем не знаю этого угла. Где-то на западе Усть-Луга вымучивает новый порт, еще южнее город Кингисепп манит сытым чревом вокзала. Снег наконец заканчивается. Он напрочь засыпает рельсы. Я вижу стоящий в поле пассажирский поезд и, отдав все свои деньги, получаю плацкарт.

Ординарный переулок не ожидал этого снегопада, не был готов к нему, а потому пришел в недоумение, и по коммуналочкам расползлась блажь. Стихли голоса на кухнях, топотание в коридорах, хождение по половицам. Обитатели комнат замерли, уподобились проницательным котам и на миг увидели будущее. Моя комната не занята.

— Телевизора, извини, нет. Я же не знал, что ты вернешься.

— А мог бы знать, — строго смотрю я на хозяина.

Старик вышел утром. Миновав небывало широкий в это время, непривычный какой-то ручей, нашел тропу. Тайга здесь, в долине, была сплошь кедровой, лишь изредка встречались лиственницы. Иногда попадались и следы.

То соболь, то белка. Вот пробежала кабарга. Он уже легко различал их. Снег в кедровнике был глубоким, полутораметровым. Лыжи шли хорошо, толково. «Со всем ты стал русским», — подумал Старик о себе. Он сам поразился тому, как легко выцеживались из памяти эти словечки. Толково, ловко, ладно. Наверное, на своем языке он будет говорить теперь с акцентом. Если все будет благополучно, то скоро это можно будет проверить. От этой мысли закололо в груди, и он остановился. Скалы, камни, заросли, кедры с невероятными какими-то корнями. Как будто пальцы огромных рук, что держат его здесь. Злые руки, протянувшиеся из преисподней. Те руки, что утащили его товарищей, разрушили дом. Какой дом, товарищ? Где он был? В какой стране? Он так же призрачен, как те оборотни, те эфемерные создания, что приходят к нему по ночам, те, что скрипят дверцей старого шкафа.

На склоне гольца образовался крепкий наст, идти было легко. Опускаться с гольца пришлось с шестом, как его учили офицеры. Всей тяжестью опершись на шест, едва успевая лавировать, но

Вы читаете Черный нал
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату