„Вперед, за мной!“
Меж тем враг оправился и снова готовился к атаке. Он шёл на сближение мелкими, незаметными перебежками.
Но Митя этого не видел. Закрыв лицо, он дрожащими губами повторял: «Убили, убили, убили…»
И бойцы, растерянные, подавленные горем, не замечали, что противник всё ближе и ближе…
Вдруг Чапаев вскочил.
— Вперёд, ребята, за мной! — крикнул он таким голосом, что его услыхали все. — Не бывать такого, чтобы Чапая тронула вражья пуля! За мной! Ура!
Митя вздрогнул и отнял ладони от лица. Жив, жив Чапаев! Щека в крови, но жив, командует, бежит вперёд…
Вся цепь разом вскочила, сорвалась с места, и бойцы с винтовками наперевес рванулись за Чапаевым.
— Товарищи, вперёд, за мной! Ур-ра! Ур-ра! — кричал он, взметнув над головой шашку. — Вперёд, на врага!
Тут Митя тоже вскочил, тоже поднял повыше свою обломанную шашку и закричал тонким, пронзительным голосом:
— Ура, за Чапаем! Ура, на буржуя!
Задыхаясь от быстрого бега, он боялся только одного: чтобы ему не отстать от бойцов и от товарища Чапаева, который был впереди всех.
Попрежнему рвались снаряды, свистели пули, вырывая из рядов то одного, то другого. Вон бородатый красноармеец, что ещё недавно был соседом Мити по окопчику. Вдруг он остановился и, выгнувшись всем телом, медленно, боком повалился на землю. Митя оглянулся, хотел вернуться к бородатому, но Чапаев был впереди. И Митя изо всех сил побежал вперед за Чапаевым…
Ничто не могло остановить наступательный порыв красных войск. Они ворвались в село Орловку, захватывая пулемёты, орудия, подводы со снаряжением, пленных.
„Идём, тебя товарищ Чапаев требует!“
Даже представить было невозможно, что недавно на подступах к селу, да и в самом селе шло жестокое сражение.
Умытое дождём, уже спокойно сияло солнце. Мокрая зелень ярко блестела. А посерёдке улиц уже беззаботно расхаживали куры, разговаривая со своим огромным, важным петухом. И бабы, уже звеня вёдрами, бежали за водой, переговариваясь с красноармейцами, поившими у колодца коней. И уже где-то забористо заливалась гармошка и тренькала балалайка.
Правда, издали ещё доносились отдельные перекаты орудийных залпов — это другие красные части продолжали гнать противника. На улицах ещё валялись разбитые повозки, брошенные винтовки. Виднелись глубокие воронки — следы взорвавшихся снарядов. Кое-где чернели обгорелые строения. Казалось, ещё не рассеялся в воздухе пороховой дым и горький запах пожарищ. Но это было уже делом прошлого.
Митя ходил по селу и всюду смотрел дядю Федосея. Но обозы ещё не подтянули, знакомой двуколки нигде не было. И хотя Мите до смерти хотелось есть, потому что утром ничего не пришлось пожевать, он, высматривая однорукого кашевара с походной кухней, не столько думал о горячей похлёбке и хорошей краюхе хлеба, сколько о том, какой ответ придётся ему держать дяде Федосею, когда тот его начнёт бранить за самовольный поступок. Да, попадёт ему но первое число! Это уж обязательно.
Вдруг его окликнул знакомый голос:
— Эй, хлопчик!
Митя остановился. Прямо на него, рукой придерживая шашку, шёл чапаевский ординарец Петя Исаев.
— Ты нынче в Потаповском батальоне был? — пристально разглядывая Митю, спросил Петя Исаев.
Сердце у Мити вдруг забилось шибко-шибко. Неужто Чапаев его приметил?
— Был, — распрямляя плечи, ответил он.
— Тогда идём. Тебя товарищ Чапаев требует.
В штабе Чапаева
Когда Митя прошёл мимо часового в просторные сени, он сразу услышал шумный многоголосый говор.
Петя Исаев пинком открыл дверь, за которой слышались голоса, и Митя шагнул через порог.
Здесь находился штаб Чапаева.
Горница была полна народу и голубого махорочного дыма. В углу, возле окна, красноармейцы- связисты налаживали телефоны. А на столе, у стены, где были навалены бумаги и карты, на дребезжащей машинке выстукивал донесение командир-штабник. Здесь же стоял Чапаев и что-то читал по бумажке. Стол посреди комнаты был накрыт скатёркой, и на нём, поблёскивая медными боками, фыркал и пыхтел огромный, двухведёрный самовар.
Когда Митя вошёл, все сразу смолкли и посмотрели в его сторону. И Чапаев, подняв глаза от бумажки, бросил на него быстрый взгляд.
— Теперь рапорт, и можно за чай! — сказал он и начал читать, громко и медленно выговаривая каждое слово: — «Доношу, что бой под Орловкой и Ливенкой закончился полным разгромом противника. Участвовали четыре стрелковых полка и один кавалерийский полк. Противник потерял убитыми до тысячи человек…» Сколько подвод? — обратился он к сидевшему за столом начальнику штаба. — Подсчитали?
— Подсчитали. Двести пятьдесят, — быстро ответил тот.
— Двести пятьдесят. Так и пиши: «Двести пятьдесят подвод со снарядами, десять пулемётов…» А винтовки подсчитали?
— Да разве их так сразу подсчитать! Их там тысячи навалены. Не успели!
— Ладно, точные сведения дадим дополнительно, а пока напишем: «…и много тысяч винтовок». Так. «В бою тяжело ранен вновь назначенный командир второго полка Курсаков, убит помощник командира третьего полка товарищ Спицын и командир батальона того же полка. После боя под Орловкой и Ливенкой противник занял Липовку, откуда был выбит и бежал в Брыковку». Давай подпишу.
Во время диктовки Чапаев несколько раз искоса взглядывал на Митю, застывшего у дверей. И всякий раз, когда Митя ловил этот быстрый, немигающий взгляд, внутри у него и тревожно и радостно ёкало сердце: «Тебя товарищ Чапаев требует…» Хорошо это или плохо? Он не знал. Но на всякий случай держался поближе к двери.
„Чапаёнок“
— Куда ж ты? Из хаты норовишь, вояка? — размашисто подписавшись на отпечатанном рапорте, сказал Чапаев и повернулся к Мите. — На белых петухом лезешь, а от своих бежать?
— Я не бегу… — испуганно прошептал Митя.
— Это ты почему же без приказа из обоза удрал? Думаешь, мал, так для тебя законы не писаны? А?
